Сами ворота, как я и предполагал, были закрыты — ночь на дворе, нечего всяким там туда-сюда шастать. Но так как я себя таковым не считал, такая проблема передо мной не стояла. Я просто скинул невидимость и подошёл к караулке в обличье жрицы Адила.
— Старший королевский экзекутор Адила. Открыть калитку! Немедленно! — команда, отданная её голосом, подействовала на стражников предсказуемо.
Двое бросились исполнять указание. Один, видимо, самый подозрительный, на секунду замешкался.
— Непонятен приказ, гвардеец? — зло прошипел я, припомнив, как это делала экзекуторша.
— Но, госпожа… Я имею распоряжение сотника проверять подорожные ночью у всех, кто желает выйти из города.
— Идиот, — проворчал я, сделав замах рукой, как будто хотел кого-то ударить.
Тихо подкравшийся кототигр, увидев условный сигнал, врезал стражнику лапой. От удара по лбу тот рухнул, словно подкошенный.
— Продолжайте, — кивнул я двоим оставшимся.
Малыша они не заметили, а вот рассерженную нерасторопностью их товарища жрицу оценили по полной. Желания оказаться следующими у них не возникло. Засов на калитке заскрежетал, прочная створка начала отворяться. Когда она распахнулась настежь, я небрежно прищёлкнул пальцами:
— Всем отойти на десять шагов. Отвернуться. Калитку закроете через тридцать ударов сердца. Время пошло.
Воротные стражи дисциплинированно отошли на десять шагов и столь же дисциплинированно повернулись «к лесу задом».
«Давай!» — скомандовал я Малышу.
Священный зверь совершенно бесшумно юркнул в раскрытый проход.
Я присоединился к нему через пару секунд и тут же, ничтоже сумняшеся, припустил прочь от города, подхватив полы балахона, чтоб не мешали. Остановился лишь на опушке густого леса, что чернел в полутысяче метров от стен.
Кототигр меня там уже ждал, усевшись между деревьями и вылизывая себя подобно простому коту.
«Мог бы и подвезти», — буркнул я с укоризной.
«Ты-н-не-пр-р-рсил», — оскалился зверь. На его морде, как мне показалась, мелькнула усмешка…
До южных копей мы добирались три с половиной дня. Могли бы быстрее, если б Малыш хоть немного походил бы на лошадь, а ещё если я седло для его спины какое-нибудь соорудил бы. Ведь котики, они лишь на ошупь мягкие и пушистые. На деле же, особенно те, которые покрупнее, на ездовых животных ничуть не похожи. Где сядешь, там, как говорится, и слезешь.
Я забирался на Малыша раз десять-пятнадцать за сутки. А потом мы неслись по лесу, как оглашенные, продираясь сквозь заросли, подныривая под свисающие почти до земли тяжёлые ветви, сходу перемахивая через ручьи и промоины, огибая на скорости, как заправские слаломисты, «неожиданно» вырастающие на пути стволы могучих деревьев.
Более получаса подобной гонки я не выдерживал. Из последних сил выдавал Малышу «Тормози!» и, когда он останавливался, сползал с его мохнатой спины и валился ничком на траву. Отдых обычно длился минут пятнадцать. За это время сердце переставало бешено биться, сознание прояснялось, а затёкшие руки и ноги вновь обретали подвижность.
Наблюдая за моими мучениями, тигрокот ухмылялся, но темп и стиль бега изменять и не думал. Так что когда я опять забирался ему на спину, всё повторялось по новой. Прыжки, нырки, рывки в сторону, резкие ускорения и не менее резкие остановки…
Словом, дорога выматывала меня так, что к концу дня я падал под каким-нибудь деревом и отрубался часа на три, на четыре. А когда приходил в себя, Малыш уже возвращался с вечерней охоты и вываливал передо мною добычу. Убитых зверьков, птичек, кучки каких-то плодов, горсти орехов и ягод. Мясо я «великодушно» отдавал Малышу. Поскольку лопать сырое было чревато, а развести костерок без магии или огнива требовало определённых усилий, прилагать которые после длительных скачек по пересечённой местности мне не хотелось.
Что же касается ягод, плодов и орехов, то я выбирал из них те, что выглядели съедобными и созревшими, и не спеша поглощал их, прислушиваясь к организму: а вдруг промахнулся. Что удивительно, мне в этом помогал спрятанный в подпространственном кармане камень Байаль.
На каждый новый продукт он реагировал по-разному. На одни с удовольствием, на другие достаточно равнодушно, но на некоторые неожиданно начинал испускать флюиды, трансформирующиеся у меня в мозгу в тревожные мысли. Своего рода внутренний голос, к которому стоит прислушиваться. Ну, я и прислушивался. Откладывал в сторону не понравившиеся камню ягоды-фрукты и брался за следующие, которые у осколка драконьего «средоточия» подозрений не вызывали.