– Спасибо… – (Словно мама постирала ее шелковую блузку или отдраила кухонный шкаф.) – Ты не могла бы прибрать по всему дому? Люди приходят, чтобы выразить соболезнования. И Бедвир приехал из университета, а ты знаешь, он тот еще свин.
– Да, конечно, – прошептала мама, думая о том, что Лиз, должно быть, совсем не в себе, раз ведет себя так обычно.
В воздухе чувствовалось опасное напряжение, как будто в любой момент Лиз могла завыть или начать крушить все вокруг. Горе всегда непредсказуемо, а такое горе… Впрочем, мама плохо его понимала, поэтому решила больше об этом не думать.
– И возьми, пожалуйста, домой постиранные вещи, – добавила Лиз. – В корзине куча белья, все надо погладить. За день с этим точно не справиться.
Мама приступила к работе. Она передвигалась по дому очень тихо, стараясь никому не попадаться на глаза. Люди приходили и уходили, почти никто не замечал маму – лишь несколько человек кивнули в ее сторону, когда их провожали в кабинет. Бедвир сидел в гостиной и смотрел «Нетфликс». На маму он даже не взглянул, не говоря уже о том, чтобы поздороваться. (Скорбь здесь ни при чем. Он всегда был снобом.) Кельвина мама так и не встретила, хотя слышала его за дверью кабинета – единственной комнаты, которую она никогда не убирала. Он разговаривал по телефону приглушенным голосом и, казалось, готов вот-вот заплакать.
Через несколько часов осталось лишь одно неубранное место.
Мама стояла и смотрела на дверь, на которой висела небольшая деревянная табличка, сувенир из детства. По дереву был выжжен рисунок лошадки, под ним круглые буковки с петельками: ГРЕТА.
Ее спальня.
Мама не знала, что делать. Комната была хорошо ей знакома: серые блестящие стены, тщательно подобранная обстановка. В отличие от Бедвира Грета была аккуратной, так что мама обычно лишь проходилась по ковру пылесосом, протирала пыль и меняла постельное белье (иногда забирала со стола пустой стакан или кофейную чашку). Однако сейчас она не могла себя заставить даже открыть дверь. Лиз точно не захочет, чтобы кто-то убирался в спальне ее дочери… После того, что случилось…
– Постельное белье надо поменять. – Лиз появилась в коридоре со стороны кабинета, нагруженная подносом с пустыми чашками. Все больше гостей требовали ее внимания, а заодно и новых порций чая и кофе. – И думаю, школьная форма тоже нуждается в стирке.
– А разве… полиция… Им не нужно… – Мамин голос звучал так, будто она все время извинялась. Она понятия не имела, как разговаривать с Лиз.
– Полиция уже все посмотрела. Они разрешили убраться.
Мама кивнула, понимая, что меньше всего на свете ей хочется переступать порог этой комнаты.
Но разумеется, у нее не оставалось выбора. Это была ее работа.
Поэтому мама зашла в комнату Греты Пью, убитой чуть меньше недели назад, и вылизала там каждый миллиметр. Слезы бежали по ее лицу, пока она пылесосила ковер, на котором остались крошки от печенья (Грета часто таскала запрещенные до обеда снеки). Плакала, заменяя постельное белье, едва уловимо пахнущее шампунем Греты и ее духами с ароматом персика. В прилегающей к спальне ванной комнате ей пришлось вытирать глаза рукавом, когда она счищала пятнышко от косметики на раковине, вынимала волосы из слива душа, убирала капли зубной пасты с зеркала.
Ей казалось, что она уничтожает последние следы Греты из самого родного для девочки места.
Потом мама села на кровать, собираясь с силами, чтобы попрощаться с Лиз. Мама не хотела, чтобы люди знали, что она плакала, – в конце концов, здесь никто не выглядел расстроенным, и было бы странно, если бы единственным, кто пролил слезы по Грете Пью, оказалась уборщица.
Мама огляделась и увидела школьные книжки Греты, такие же, как у нас дома: «Братья по крови», «Макбет», «Повелитель мух». Посмотрела на фотографии Греты и ее друзей в рамочках на стене, на выпрямитель для волос, все еще воткнутый в розетку, на блестящую пару красных ботинок на высоком каблуке в гардеробе, с белыми этикетками на подошвах (ботинки терпеливо ждали, когда их наденут).
Мама прислушивалась к тому особому молчанию, которое остается после того, кто ушел навсегда. Ей казалось, что во всем мире не найти печальнее места, чем спальня мертвой девушки. Она услышала шаги Лиз, ее вежливый голос, напутствующий гостей, и почувствовала, как внутри что-то сжалось в твердый комок. Мою маму нельзя назвать суровым человеком. Напротив, мягкий характер сделал ее слабой и уязвимой. Однако в тот день, сидя на кровати мертвой Греты, мама почувствовала горечь и ожесточение, потому что Лиз не скорбела по своей убитой дочери.