тец остановился и со вздохом облечения сбросил рюкзак на землю. - Мокро тут, - заметила мать. - А он из ткани с пропиткой сделан, - ответил отец. - И ничего ему не будет! А вот моим плечам... Да и лёгкие у меня уж не те, совсем не те... Он расстёгнул куртку и приложил ладонь к груди, словно проверяя, не слишком ли быстро бьётся сердце. - Те, не те... Ты лучше скажи, Сусанин, куда мы забрели? - уже не сдерживая раздражения и сарказма, спросила его мать. - Куда завёл нас, народный герой? "Одна тропинка от станции... мне всё объяснили... напрямик через лес, пять минут..." - Ладно тебе, - отец был явно смущён и обескуражен. - Мне же именно так и объснили... - Суса... А кто такой Сусанин? - спросил мальчик. - Герой, да? - Народный, - пояснила мама, искоса глянув на отца. - Как наш папка. Тоже в лес людей любил заводить. - А это хорошо - заводить? - продолжал любопытствовать мальчик. - Когда как,.. - машинально ответил отец и, повернувшись к детям, сказал: - Потомство, привал! Перехватив испепеляющий взгляд жены, спешно добавил: - На пять минут. Всем стоять здесь и ни в коем случае не разбредаться! Я пойду вперёд. Сначала по одной тропинке, потом по другой. Быстро гляну, что там - и назад. Буквально шагов на сто, не больше. Я же помню, мне объяснили... - А если не понятно будет, по какой идти? - спросила девочка. - Тогда пойдём по правой, - уверенно сказал отец. - По правой, знаете ли, оно всегда... - Вот из всех глупостей!.. - начала было мать. Но отец тут же прервал её: - Про глупости ты мне на плантации нашей расскажешь. Вот как до ранчо-то нашего доберёмся... Она лишь отмахнулась досадливо и отошла в сторону, чтобы поставить туго набитую сумку (а как же, обед, да и на ужин немного бутербродов должно остаться... а сбоку в сумке - термос с горячим пока что чаем), привалить к скату небольшого холмика. - Дети, давайте-ка сюда! - позвала она. - Здесь, вроде, сухо... Мальчик подошёл к ней, постоял немного, хотел было присесть на траву, но, перехватив взгляд матери ("Ещё чего!") - не стал. - А жуков уже нет? - спросил он. - Нет, - ответила мать. - Спят уже. До весны. - А весна скоро? - Стой спокойно! Сказали же - пять минут... Пять минут постоять не может! Мальчик вздохнул и начал, насупившись, носком сапожка старательно расковыривать ямку в земле. Девочка к ним не подошла. Она стояла в странной, полусонной задумчивости, будто впав на ходу в забытьё. - Ты чего? - шёпотом спросил отец. - Пап, мы клубнику сажать будем? Она посмотрела на него. И ему показалось на миг, что в глазах у неё мелькнули странные, красноватые огоньки. "Заболела, что ли?" с беспокойством подумал отец. А вслух сказал: - Наверное. Знаешь, грядки надо... Копать, сорняки выпалывать. А до грядок всяких - ещё деревья на участке пилить. Пни корчевать. Это, я тебе скажу, работа такая, что... - Ну сходил бы уже давно! - воскликнула мать, заметив, что муж и не спешит проверять тропинки. - Потом побеседуете! - Да я вот, ребёнку объясняю,.. Отец вздохнул, посмотрел на брошенный рюкзак... - Тоже... вот... И за рюкзаком присматривайте. Посмотрите? - Иди уж быстрей! - ответила мать. "Деревья надо пилить" подумала девочка. "Надо пилить, пилить... За ними не видно ничего..." Отец подошёл к развилке. Остановился. Посмотрел на одну тропинку, потом на другую. Повернулся к детям, улыбнулся и демонстративно пожал плечами. "Нет, ну правда - не понимаю! Прямо чёрт знает, что такое! Должна была быть одна, честное слово". Потом, решительно сделав выбор, пошёл по правой. - Здесь можно по любой идти, - уверенно сказал мальчик, глядя ему вслед. - Это почему? - с беспокойством спросила его мать. - А чего? Если тропинка - значит, люди ходят, - пояснил мальчик. - Нам и воспитательница так говорила. Если в лесу заблудились - тропинку надо искать. По ней обязательно куда-нибудь выйдешь... "И правда" подумала мать и почувствовала, как стало затихать нараставшее было беспокойство, едва не перешедшее в страх. "Чего тут волноваться? Мы пока никуда не сворачивали, не плутали. В крайнем случае развернёмся и пойдём обратно, на станцию. Дождёмся местного какого-нибудь... Такого, чтобы выглядел поприличней. Есть же ведь такие, и наверняка на станцию ходят. Вот с ним тогда и пойдём. Заодно и дорогу запомним". И ещё заметила она (не только со спокойствием, но уже и с радостью), что где-то далеко, там, где, видно, был восточный край леса, стало золотистым светом наливаться небо, и едва заметная синеватая полоска стала проступать сквозь редеющие облака. И зашелестели ветви под ветром, отряхивая разорванную вату тумана. Стало светлеть. Участковый остановил "уазик" у покосившегося, сбитого из разномастных и разнокалиберных досок забора и заглушил двигатель. Посидел в кабине с минуту, прислушиваясь. И не услышал ничего, кроме пересвиста птиц, потрескивания деревьев, раскачивающихся под нараставшим утренним ветром - и прочего, давно уже привычного лесного шума. "Тихо тут у вас" подумал участковый. "Прямо заснуть можно..." Он вышел из кабины и с силой (никудышные замки у дверей, давно ремонта просят...) захлопнул коротко лязгнувшую дверь. С трудом открыл просевшую в землю калитку и подошёл к дому. Пару раз негромко стукнул в обитую фанерой дверь. Подождал немного. - Петровна! - позвал участковый. - Бабка Надя! Это я, Дима. Участковый тут... Тишина. - Надежда, открывай, что ли, - ещё раз позвал участковый. - Поговорить пришёл... Помнишь, ты говорила, что мужика одного в лесу встретила... Не то с корзиной, не то с ведром каким... Слышишь меня? Я тут спросить хочу... Тишина. "Вот глухомань-то!" подумал участковый и слегка потянул дверь на себя. И даже качнулся от неожиданности. Дверь не поддалась! - Ну ты, Петровна, даёшь... Участковый покачал головой. - С каких это пор у тебя замки завелись? Ты же сроду дверь палкой подпирала. Тишина. "Вот ведь странности какие" подумал участковый. "То ведь, пенсионерка, сидит дома безвылазно, и дверь у неё еле на петлях болтается... А то, вишь, забаррикадировалась. Или ушла куда? А куда? В город я её вожу, до станции - Митька на мотоцикле, когда протрезвеет. Куда ей ходить? С утра и по мокрой траве не любит, ревматизм, говорит, замучил. А ведь..." И почувствовал он, будто тонкая, нехорошая, ледяная, свербящая иголка, беспокойная иголка предчувствия чего-то нехорошего ткнула его под сердце. "Да нет..." Он отошёл от дома. Оглядел его внимательно. "Да нет, не может быть. Это дом, не лес. Тут и до села недалеко, километра не будет..." Дом как дом. Пыльные окошки с трещинами у рам, за стёклами еле видны сероватые кружевные занавески (ни одна не шелохнётся! и впрямь в доме никого...), когда-то голубые, а теперь уже выцветшие под солнцем и дождями наличники, гнутый деревянный карниз вдоль ската крыши, желтоватая краска пятнами по стенам дома - всё по прежнему, всё так, если бы... - Вот хрень! ...Если бы не показалось вдруг участковому, что крайнее окно (будто отблеск какой!) шевельнулось слегка под ветром. - Петровна! - ещё раз позвал участковый. И сам удивился тому, насколько хрипло и неуверенно зазвучал его голос. Тишина. Он подошёл ближе к этому окну. Пригляделся и увидел, как слабый, едва видный отсвет пробившегося сквозь осеннюю хмарь солнечного света заходил по качающемуся от ветра стеклу. "Открыто... мать его..." Участковый нервно потёр грудь. Раскрыл кобуру. Вздохнул тяжело. Закрыл кобуру. Подумал немного - и снова открыл. "Не ровён час..." - Спишь, что ли? Опять ему никто не ответил. Он вплотную подошёл к окну. Слегка нажал на стекло и рама, и впрямь не закрытая на шпингалет, с чуть слышным скрипом отошла от подоконника. Участковый достал "Макаров", снял с предохранителя. Оглянулся по сторонам и передёрнул затвор. "А, может, она спит и всё? Или, может, внук с города приезжал, да отвёз куда? Или вообще.... померла. Взяла - да так и померла. От старости. Ей уж, почитай, годков семьдесят с гаком. Или под восемьдесят уже. Чего не помереть?" Участковый схватился за край подоконника, подтянулся и, осторожно заглянув в дом, позвал: - Бабка Надя! Чего не отзываешься? Это я, Дима! Хожу тут, зову тебя. Я по делу к тебе... В комнате - полумрак. Старый деревянный сундук у стены, жёлтые от времени газеты (тех ещё, советских подписок) стопкой на нём, шаткий стол, на краю стола - кособокий алюминиевый чайник от побелевшим от пара пластиковым свистком, рядом с чайником - вчетверо сложенная скатёрка, рыжий трёхногий табурет у стола, половики по полу... "К чему это?" подумал участковый. "Чего это половики разбросаны? Они у неё всегда в порядке, ровно лежат... А тут - будто скакал по ним кто..." - Бабка Надь, у тебя замок заело, что ли? - спросил он (надеясь в глубине души, что старушка всё-таки подрёмывает себе мирно где-нибудь в глубине дома, по старости и глухоте не слыша ни слов его, ни стуков). - Дверь не открыть, в окно вот ору... Это участковый. Дима это. По делу я... Да проснись уж! И тут, ожидая по прежнему услышать тревожную его сердцу тишину, услышал он куда более страшное: стон. Протяжный и тяжкий. Оборвавшийся горьким всхлипом. - Бабка Надя, ты здесь? - с нескрываемой уже тревогой спросил участковый. - Ты чего стонешь-то? Обидел тебя кто? "Ди..." донёсся до него слабый звук. "Ди... ди..." "Иди? Уходи? Приди?" В голове у него звонким молоточком по вискам застучала кровь и почувствовал он, как быстро, будто жучиными лапами перебирая, ползёт по лбу