«Пить…» — шептали серёжины губы. Фляга с водой осталась у Андрея на поясе. Немецкая же фляга баюкала тёмнокоричневую влагу, источавшую терпкий запах старого дуба и винограда. Миша собрал горсть заблудившихся во времени ягод земляники и выдавил их сок в рот Серёже. «Лонжин» всё стучал. Вершины старых сосен в такт покачивались и с низу казалось, что они дробят секунды, ускоряя ритм, как в равелевском болеро. Но это был не грохот барабанов, а приближающийся гул млторов. Усиленный немецкий разъезд готов был сбить красноармейскую заставу. Сначала Миша бросил связку гранат под первую машину, потом опорожнил диск дегтярёва, перебежал к немецкому ручнику и уже в след удалявшемуся разъезду, досылал заряды. В этот летний погожий день никто не хотел умирать.
Прошло ещё два часа. Миша спрятал оружие в зарослях лещины, осторожно обнял Сергея и понёс его, медленно переступая дрожащими ногами, стараясь как можно меньше причинять раненому страданий. Этот километр был самым длинным в его жизни. Пот слепил глаза, в голове били барабаны, жесткий язык ершом рвался сквозь потрескавшиеся губы. Солнце уже село на мушку вершины старой сосны, когда перед Мишей открылась небольшая деревня. Немного передохнув, он спрятал Сергея в кустах и осторожно подошел к добротной хате, стоявшей у самого края леса… Миша постучал в окно. Дверь открыл мужик лет пятидесяти в густой седеющей бороде. Его цепкие глаза недолго изучали Михаила.
— Заходь, хлопчэ. — попросту сказал он.
— У мэнэ товарыш поранэный. Дайтэ, будь ласка воды…
Они вместе занесли Серёжу в хату и положили на лавку. Мужик бегло осмотрел его и покачал головой.
— Пизно. Багато крови загубыв. Ничого вжэ нэ вдиеш. Якбы пару годын до сього, можна було б врятувать.
— Вы ликар?
— Трохы ликую. Цэ вы там воювалы?
— Мы.
— Був тут один хлопець. Мабуть ваш. Коня хотив знайты вывэзты поранэного. Алэ яки ж кони? Всих вжэ давно забралы. — рассказывал мужик пока Михаил с жадностью пил из глиняной кружки воду. Чистая горница с белёными стенами и печью была наполнена необыкновенным букетом запахов сухих трав. На столе лежала знакомая фляга с выцарапанными на её зелёном боку буквами — А и К.
— Дэ ж той хлопець?
— Пишов соби на схид. Колы почалась стрилянына, вин и пишов.
— Нэ можэ буты!
— Чом нэ можэ? У жытти всэ можэ буты. Ты щэ молодый. Й нэ то побачыш. Жаль твого товарыша. Зараз вин помрэ. Скилькы щэ вас помрэ в цю вийну… Господи, Господи, дай сылы пережыты цэй жах…
Ночью они похоронили Сергея на опушке леса при дороге у подножия молодой сосёнки.
— Иды видпочынь, хлопчэ. Нэ бийся. Нимци щэ тилькы завтра будуть тут. Лизь на горыщэ. Там сино е. Як тэбэ звуть?
— Мыхайло.
— От и добрэ, Мыхайло. Свойих ты вжэ нэ дожэнэш. Якось тут пэрэбудэш.
Незаметно подобравшаяся туча брызнула на землю тёплым летним дождём.
— Мэнэ зовуть Илля Григоровыч Дорошенко. — сказал мужик, подставляя лицо дождю. — Гарный дощ Грыбив будэ багато. Пишлы до хаты.
9
Звонкие октябрьские ночи и стылые утренники не успели остудить тронутую войной землю Полесья. Прозрачные последние дни бабьего лета дышали миром и покоем, и только лёгкий дух тления и брошенного железа на местах стычек и боёв, подмешивался к аромату грибных полян и запаху мяты по берегам лесных ручьёв и болот. Нити паутины висели в неподвижном воздухе легкими кисейными платками, поблескивая в косых солнечных лучах.
Михаил Гур и Степан Полищук шли лесом вдоль дороги, отыскивая места августовских боёв. Опустошенные перед самой войной старые партизанские склады и базы требовали восполненияя. Об их местонахождении знал только Батя. И задача Михаила и Степана состояла в отыскании и сборе брошенного оружия, боеприпасов и снаряжения, которое могло пригодиться для будущей партизанской войны.
За поворотом дороги ребята наткнулись на громадный немецкий грузовик. Под поднятым капотом возился с мотором немец. Другой, облокотясь о дверцу кабины, с аппетитом жевал колбасу. Руки сами потянулись к оружию. Как это случилось, Михаил не мог потом объяснить Бате. Мгновение — и оба немца, не успев охнуть и вскинуть свои винтовки, лежали в придорожной пыли, расстрелянные в упор. Белобрысый мальчишка в расстёгнутой солдатской тужурке глядел удивлённо в небо голубыми глазами арийца. Изо рта его струилась багровая струйка крови, а разбросанные в стороны руки, выпачканные машинным маслом, казалось хотели приласкать высохшую осеннюю траву. Другой, старший, лет тридцати, с нашивками фельдфебеля лежал на боку, уткнувшись головой в муравейник. Муравьи, возмущённые непрошенным вторжением, немедленно принялись обследовать лицо и руки убитого. И только когда ребята подошли, осмотрели убитых и машину, досада и неловкость впилась когтями в их желудки. Они не могли смотреть друг другу в лицо. Эта новая война идеологий ещё не показала им своё лицо ненасытной жестокости, и не знали они, что был уже Бабий Яр и Понар, были сожжены заживо люди в своих деревянных избах. Всё это предстояло им узнать. Проказа взаимной жестокости лишь коснулась их. Но земля эта была их. Здесь они родились и выросли. Эти болота и лесные чащобы были населены героями их сказок. Плохо ли, хорошо ли текла жизнь на этих просторах со своими горестями и радостями, но были эти горести и радости их. Они объявили пришельцам Отечественную войну, в которой захватчик никогда не выигрывает.