12
Андрей Петрович уже третий день лежал в маленькой палате. Фруктовый сад за окном был доступен всем больным, что он понял по доносившимся из сада голосам. Он уже понемногу вставал и даже делал небольшие прогулки по коридору. Его занимали две мысли — кто такой этот худощавый пожилой врач, который его осматривал утром следующего дня и впечатления от поездки через пол страны к югу от столицы.
Кормили в этой больничке сносно. Просто и сытно. Конечно не давали в ней тех разносолов, какие предлагали больным лучшие клиники 4-го управления минздрава в столицах и областных центрах, обслуживающих номенклатурные списки. Заветной мечтой каждого высокопоставленного чиновника в партии ли, госаппарате, в армии и комсомоле, промышленности или науке было попасть в номенклатуру. Перечень привилегий был строжайшей гостайной. Высшей привилегией считалось право выезда за границу. Борьба за право попасть в этот слой привилегированной элиты велась жестокая между разными кланами уже на уровне райкомов, управлений, исполкомов и командований. Нужны были недюженный ум и сноровка, послужной список, отвечающий соответствующим требованиям, влиятельный «толкач» и, конечно, положительные «анализы», как называли в его кругу биографические данные. Непоследнюю роль в этих данных играла запись в пятой графе. Расчитывать на карьеру в сфере идеологии, высшей администрации или командования лицам, принадлежащим к некоренной национальности или, не дай Бог репрессированным в прошлом, не приходилось. Исключение составляли некоторые приоритетные области науки и техники, от которых зависело качество вооружений. Там можно было встретить и евреев, и немцев и даже крымских татар. Правда чаще эти ограничения были чисто формальными. Кто при удобном случае вписали себе в пятую графу принадлежность к коренной национальности, чувствовали себя вполне нормально, ибо воспитанные в русской культуре, были чаще более русскими, нежели те, кто гордился своей биологической чистокровностью. Андрей Петрович был доволен собой. Ещё в армии он записался русским. Он считал, что хотя украинец и коренная национальность, но лучше в этой стране быть русским. В 44-м, когда война продвинулась к границам, он с удовлетворением оценил свою проницательность. На территории Западной Украины Красная Армия ощутила у себя в тылу явно антисоветские действия вооруженных отрядов украинских националистов-бендеровцев, что вызвало неудовольствие высшего руководства и лично товарища Сталина, который непрочь был провести на украинцах ту же «операцию», что на поволжских немцах, чеченцах с ингушами, крымскими татарами и калмыками — выселить в Сибирь. Помешала чрезмерная многочисленность этого славянского народа. Благодаря быстрой помощи Англии и Америки, которую сумели организовать ещё в июле-августе 41-го влиятельные еврейские круги в США, у Сталина возникли опасения в усилении влияния этого народа внутри Страны Советов. Его мнительность и злопамятность постоянно напоминали о злейших врагах-соперниках — Троцком, Каменеве, Зиновьеве, многих других высших партийных функционерах евреях, в кругу которых он долго чувствовал себя подмастерьем, в душе завидуя их эрудиции и решительности. Теперь он их опрокинул и уничтожил. Неприязнь же к этому народу не только сохранилась, но и усилилась, что и было отслежено и учтено в тайных директивах его идеологическими помощниками тогда же, в 44-м.
Ещё в армейской газете во время войны старые газетные волки считали его, Андрея Петровича, способным, подающим надежды журналистом. Потом был Московский Университет, удачная женитьба на дочери одного из ведущих дипломатов, работа в одной из центральных газет и, наконец, карьера собкора ТАСС и Центрального телевидения в разных странах Европы, Америки и Азии. Начиная с конца 60-х годов большую часть жизни он провел за границей, потому что прекрасно усвоил, что нужно тщательно скрывать от советского народа, а о чем писать. Для него не было нынче секретом, что есть причина и каковы тайные пружины, двигающие эту, так называемую, перестройку. У Андрея Петровича вызывали улыбку наукообразные пассажи на темы историософии и политологии некоторых ученых дисидентов по поводу юдофилии и русофобии, изыски идеологических подразделений о кознях ЦРУ и международного сионизма во главе с жидомасонами или параноидальные письма в газеты и ЦК престарелых ортодоксов, всевозможных политических жуликов типа ленинградской доцентши Нины Андреевой. Концепция идеологической войны с удовлетворением была принята подросшим поколением партийных функционеров, охранных ведомств, идеологических служб — в журналистике, искусстве и даже спорте, так как открывала новые перспективы, материализующиеся в новых управлениях, подразделениях, изданиях, где можно было выдвинуться и сделать карьеру. Эта «идеологическая» война была им также необходима, как для высших офицеров и генералов Афганская, позволяющая получать награды, чины и льготные назначения в благословенную Европу или на худой конец в Украину, Белоруссию или Москву. Попав ещё во время войны в разгромленную Европу, Андрей Петрович понял, что не только он, но и высшие командиры и политработники, отправлявшие домой эшелонами и самолётами ковры, мебель, костюмы и автомобили, сантехнику и швейные машины, предпочитали европейский комфорт спартанскому образу жизни строителей нового общества. И не собирались они ждать наступления общего благоденствия, но предпочитали его иметь сейчас же. И служить предпочитали здесь, в хоть и разорённой войной, но Европе, а не в Москве, а тем паче, не в какой-нибудь тьмутаракани.