Михаил спрятался в клуне на дворе Лазаря, выжидая удобного момента. Вход в хату деда Ильи хорошо просматривался из окон шухмановой хаты. С час Михаил наблюдал за обеими хатами. Из трубы у деда Ильи шел легкий дым. «Надо будет деду подбросить сушняка. Топит кизяком». — Подумал принюхиваясь Михаил.
Несмотря на поздний час, хата Лазаря казалась необитаемой. Однако следы у крыльца свидетельствовали, что она посещаема и возможно её новый хозяин дома.
Дверь отворилась внезапно и из хаты выскочил Юхым, растрёпаный и опухший, в одном белье, в валенках и накинутом на плечи полушубке. Он рысцой потрусил к нужнику, придерживая руками спадающие бязевые подштанники. Не успела затвориться за ним дверь, как из лёгкого строения раздались характерные рулады в перемежку с тяжелыми шлепками, как если бы корова опорожняла свой желудок на асфальт шоссе, кряхтение и украинско-польские проклятия. «Опять Юхым перебрал вчера вечером. Сейчас самый раз». — Подумал Михаил и, выскочив из клуни, бегом пустился протоптаной дорожкой к дедовой хате.
Дед Илья возился у печи. В хате у него было чисто прибрано. Знакомый запах сухих трав действовал успокаивающе и располагал к отдыху и неге.
— А-а! Мишко! Здоров був! Роздягайся, зараз я тэбэ домашним сниданочком прыгощу. Замэрз? — Встретил Михаила дед.
— Спасибо, Илья Григорьевич. Перекусить не откажусь. — Улыбнулся Михаил. — Я, как всегда, мимоходом. По делу. Думаю, Юхым меня не заметил.
— А то ты думаешь он не знает, что вы ко мне в гости наведываетесь? Знает! Не дурак он. Но пока молчит. И молчать будет. В своих же интересах. Хоть он и идейный ваш враг, но жить-то ему хочется.
Михаил осторожно снял автомат, вынул из-за пазухи запасные магазины и, расстегнув деревянные застёжки-пуговицы тулупа, снял его и уложил на лавке рядом с шапкой, автоматом и рукавицами, чтобы на случай внезапной тревоги не метаться по горнице, а всё было бы под руками. Из кармана ватных штанов он осторожно достал гранату, вынул из рукояти запал, снял ребристую осколочную рубашку и достал из-под неё клочок тонкой бумаги.
— Цэ вам от Бати, Илля Грыгоровыч. — протянул Михаил письмо.
Дед вытер руки рушником из домотканой ряднины, достал с полки старые очки с овальными стёклами в металлической оправе, какие носили ещё в прошлом веке, и, водрузив на нос, стал читать.
«Руки-то у него какие чистые, ухоженные. Не такие, как у людей, имеющих дело с черной работой. Да и не такой уж он старый. Вот только седины много. Но глаза молодые. И очки эти. Крестьяне обычно не носят. Похожие очки у Добролюбова на портрете в учебнике по литературе. А сам похож на Толстого. Только борода покороче».- думал Михаил внимательно разглядывая деда в который раз.
Илья Григорьевич кончил читать письмо, смял бумажку и кинул в пышущую жаром пасть печи.
— Что ж, Миша, схожу к вам на недельку. Думаю, кроме Юхыма никто сразу не обнаружит моего отсутствия. Ну да Бог с ним. Попробую сделать так, чтобы подумал будто меня немцы забрали. По моим расчётам должен ко мне сегодня в гости пожаловать оберштурмфюрер Гессе. Думаю, что и тебе будет интересно послушать, о чем мы с ним ведём беседы. Очень умный и хитрый человек. Знает русский язык, но до сих пор пользовался только немецким. Хвалит мой немецкий, но чувствую, знает, что я знаю о том, что он владеет русским. Так что ешь, не торопись, попьем ещё кипяточку с мятой, а потом полезай на горыще. Там я сенцо сложил. Слышно будет хорошо. Ведь и за этим ты пришел ко мне, не так ли?
— Так, Илья Григорьевич, — опустил Миша глаза, как будто его на мелком воровстве поймали. В который раз он почувствовал полную свою несостоятельность хитрить с дедом и поразительную, совершенно необъяснимую прозорливость Ильи Григорьевича.
— Не воинское ремсло твоё, Мишко. Не то у тебя призвание. Руки у тебя тонкие, пальцы чуткие. Должно тебе быть приписаным к цеху Асклепия. Да, впрочем, и будешь. Даст Бог пройдёшь через это горнило человеческой ненависти. Очистит оно тебя душевно и закалит. Уподобишься древним пророкам твоего племени. А почему я кое-что знать могу заранее, то не могу тебе объяснить. Человек может многое, но не осознает этого. «Некоторым человецем Бог даёт более острые чувства», — как говаривал мой первый учитель и наставник старец Даниил.
— Причем тут Бог? Нету Бога! Вы же образованный человек, Илья Григорьевич, я же вижу, может быть даже в гимназии когда-то учились!
— Правильная твоя догадка, Миша. Но потому-то я и не отрицаю Бога. Об Иване Павлове слышал?
— Слышал. Великий физиолог. В школе учили.
— Вот. Значит его знаниям доверяешь. Он-то не отринул Бога. Нет. И Альберт Эйнштейн тоже.