Пока стрелок ломился в кабину, Маруся обошла раненых. Трое были мертвы. Двенадцать, помогая друг другу выбрались наружу.
Из экипажа в живых остался стрелок и командир Катя…
Маруся со знанием дела перевязала Кате голову, укрыла меховой курткой. Раненых уложили на брезент у голых кустов низкорослого ольшанника.
Через час появились бойцы поисковой группы НКВД. Раненых погрузили на подводы и увезли, а Марусю со стрелком отправили в штаб.
— Значит, говоришь, только брат у тебя в отряде и больше никого из родных нет?
— Никого… Всех немцы убили…
— Ох-хо-хо… Если бы ты была пацаном, отправил бы в Суворовское училище. Только, вот, открыли… А так как ты девочка, поедешь в детдом.
— Никуда не поеду. Я должна вернуться в отряд. Там мой брат Миша и Батя.
— Нельзя тебе в отряд.
— Командир сказал, что я должна только сдать раненых и вернуться. Мне обязательно нужно в отряд.
— Не могу, дочка, отправить тебя в отряд. Я ведь не знаю, где ваш отряд. Только командир самолёта и знал где, да он ранен. В госпитале. Вот поправится, тогда и поговорим. А пока поживи в детдоме. Там хорошо. В школу пойдёшь. Научишься читать, писать.
— Я умею читать. Меня Миша научил. И считать могу.
— Вот и хорошо. Значит договорились. Санитарную сумку можешь взять с собой. Вроде, как твои вещи будут.
Потом этот командир что-то долго писал, печатал одним пальцем на машинке, уходил куда-то, наконец, вызвал сержанта Костылёва, вручил ему коричневый пакет и сказал:
— Доставь девочку в город. Сдай в гороно и предупреди, что из партизанского отряда.
16
Январь 44-го потрескивал морозами и пуржил мелкой крупой. Разорёная, обезлюдившая земля, казалось, замерла в анабиозе.
Уже месяц Михаил ходил сам не свой. Сообщение о том, что самолёт с ранеными на борту. не вернулся на базу, потрясло его. Он не думал, что так привязался к этому ребёнку, встречавшего его с преданностью в глазах после каждого поиска. Она вела себя, как взрослая женщина, полагая, что должна заботиться о своем мужчине, обстирывать и подкармливать его. Маруся с благодарностью принимала от Миши разные трофейные безделушки, но если он приносил что либо сладкое — конфету ли, плитку шоколада, — считала это баловством и с удовольствием оделяла этим редким продуктом своих друзей и тяжелораненых. И вот сейчас, он, повидавший такое, чего могло бы хватить на добрый десяток жизней, не мог осознать, что больше никогда не увидит её. В глубине души у Михаила теплилась надежда — в последний момент он сунул в санитарную сумку вместе с коробкой трофейных сардин письмо со своим киевским адресом для родителей, хотя у него было мало надежд, что письмо найдёт адресата. И потом, невозвращение самолёта на базу ещё не означало, что все, кто был на его борту, погибли.
После освобождения Киева немецкие войска откатились на запад, оставив партизанские отряды украинского полесья в тылу наступающей Красной Армии. Небольшие группы бывших партизан, связанных с управлением и разведкой, были оставлены временно в распоряжении Штаба Партизанского движения, рядовые же партизаны автоматически влились в ряды наступающих войск.
Облокотившись о кабину, Михаил со Степаном Полищуком тряслись на кулях с крупой в уютном крытом кузове войскового доджа, идущего от вышгородских переправ к Киеву. Ребята дремали в пол глаза, прижимая к груди снаряжённые шмайссеры. Мешок с пакетом для партизанского штаба лежал в ногах. Белая накатанная дорога скользила между старыми соснами пущеводицкого леса. Мотор звонко визжал. Машина ходко бежала, поскрипывая бортами на выбоинах, баюкая своих пассажиров.
Высадились на площади Сталина. Серый зимний день перевалил за полдень. Грязный снег, расчерченный протоптанными редкими прохожими тропинками, помеченный желтооранжевыми ноздреватыми оспинами следов от мочи, укрывал останки этой некогда одной из самых красивых улиц города. К Пушкинской улице поднимались узенькой тропинкой, петлявшей среди барханов развалин. Лёгкий морозец приятно холодил разгоряченные лица ребят. Снег поскрипывал под ногами в безлюдном провале улицы. Сгоревшие дома смотрели слепыми глазницами окон. Пахло горелым железом. Синий дымок лениво стлался вдоль улицы, выбиваясь из железных труб, пропущенных сквозь форточки немногих обитаемых квартир уцелевшихъ домов. Вся нечётная сторона Пушкинской была сожжена дотла, и только 7-й номер, бывший в середине квартала, уцелел здоровым зубом в пустой мёртвой челюсти улицы. Поднялись в четвёртый этаж. Долго стучали в толстую дубовую дверь. Наконец, за дверью послышались шаркающие шаги.