Грибоедов ответил ему доброжелательно, но остался непоколебим. Он понимал, что правота на его стороне, и мог только сказать Катенину: «Ты волен просветить меня, и коли лучше что выдумаешь, я позаймусь от тебя с благодарностью». Но сам он не верил в превосходство Катенина; когда-то тот подавал великие надежды, но отсталые (да и всегда ложные) взгляды на литературу подавили его задатки. Он переводил «Андромаху» Расина, переводил «Сида» Корнеля — порой сильно и прекрасно, но каким дурным слогом! Грибоедов с сожалением писал о нем Бегичеву: «Славный человек, ум превосходный, высокое дарование, пламенная душа, и все это гибнет втуне». Впрочем, Катенин сам выбрал свою судьбу. На него Грибоедов махнул рукой, как и на Шаховского, окончательно занявшегося инсценировками чужих творений — от романов Вальтера Скотта и поэм Пушкина до чуть ли не басен Крылова, как в шутку писал Александр Катенину. Однако Жандра ему удалось пробудить от усыпления и заставить перевести по-новому, белым пятистопным стихом старую французскую трагедию «Венце-слав». Булгарин, по просьбе Грибоедова, пробил ее в «Русскую Талию»; Одоевский, тоже по просьбе друга, взялся за перо и напечатал там же благожелательный разбор. В перевод и статью Грибоедов отчасти вкладывал свои мысли — да так, что трагедию Жандра запретили к постановке, как слишком политическую. Это огорчило Александра: он ведь для того и творил чужими руками, что под собственным именем не мог и одного сочинения провести на сцену, куда уж о двух заботиться?
Пылких защитников «Горя от ума» Грибоедов обрел не среди прежних литературных друзей. Переехав к Одоевскому, он уже на первом обеде в честь разрешения комедии увидел весь круг знакомых и обычных посетителей его квартиры. Одного из них, Александра Бестужева, он встречал раньше. В Москве он слышал о нем от Вяземского и в 1823 году прочел в альманахе «Полярная звезда» блестящий обзор Бестужевым состояния российской словесности, где не без удивления нашел лестный отзыв о своих «Молодых супругах». В июне он столкнулся с ним случайно у Николая Муханова, но в тот раз они не понравились друг другу. Бестужев, страстный англоман, горячий поклонник Шекспира и Байрона, тогда пребывал в глубоком горе из-за безвременной гибели Байрона, отдавшего жизнь за свободу любимой Греции. Не только Бестужев, вся Европа скорбела о смерти одного из величайших людей эпохи. Грибоедов сам очень любил «Чайльд Гарольда» Байрона и был бы рад поговорить об английском поэте, поскольку они с Бестужевым принадлежали к тем избранным, кто умел в России правильно произносить английские слова. Однако Бестужев не поддержал беседы: в Москве он много нелестного слышал о Грибоедове от Якубовича и решил, что его пьесу перехваливают, а составить собственное о ней мнение не мог, потому что отказывался ее читать. В этом заколдованном круге он жил до ноября, пока не увидел у Булгарина в гранках отрывки из «Горя от ума» для «Русской Талии». Только тогда он переменил свои взгляды на автора, признал, что тот, кто написал подобные строки, должен быть благороднейшим человеком, поскакал к Грибоедову на старую квартиру, застал в момент переезда, — и на обеде у Одоевского они по-настоящему познакомились и подружились.
Светский баловень, популярный автор романтических рассказов из современной жизни и стихов, Бестужев был еще и бесподобным оратором. Он служил адъютантом герцога Вюртембергского, брата императрицы-матери, который прекрасно знал его красноречие и, если к нему долго не шли с докладом, не сердился: «Верно, Бестужев дежурит, с ним заговорились». Бестужев был бы довольно хорош собой, если бы не большой нос, который он сам именовал «башмаком». Однако вдохновение, столь часто оживлявшее его лицо и речи, преображало его. Он жил в доме Российско-американской компании, созданной для освоения богатств Аляски, и находился в теснейшей дружбе с правителем дел канцелярии Компании Кондратием Федоровичем Рылеевым. Вместе с Бестужевым Рылеев издавал «Полярную звезду», но был известен всей России прежде всего как поэт, автор сатиры на Аракчеева «К временщику», в которой воскресла гражданская смелость Ломоносова, Сумарокова и Державина; цикла патриотических баллад «Думы», где воспел подвиги людей из народа, как Иван Сусанин; и поэмы «Войнаровский». Впрочем, его поэтические способности восхищали меньше, чем неподкупная честность, несгибаемая твердость духа и готовность бороться со всяким злом, даже с общественным мнением. Он сам писал о себе: «Я не поэт, я гражданин» — и гордился этим. Рылеев был худого рода, с шести лет учился в Кадетском корпусе, и отсутствие хорошего домашнего воспитания сказывалось в нем: он был неловок с женщинами, терялся в светском обществе и избегал его, но в мужском кругу он блистал: его обаяние и пыл души, негладкая, но сильная и красочная речь притягивали к нему людей, он увлекался сам и увлекал других к великим свершениям. Единственный в этой компании он был женат (хотя не слыл примерным семьянином), имел дочь и недавно потерял годовалого сына, чью смерть пережил очень тяжело.