Ответ министерства, по причине праздников и обыкновенной рутины, пришел не сразу. Канцелярия не приняла во внимание заслуги Грибоедова в науках и на военном поприще. Затаенная вражда генералов дала знать — приказ об увольнении составили сперва с пропуском места для нового чина: какой-то чиновник робко пытался выторговать для протеже Кологривова хотя бы 10-й класс. Но 25 марта 1816 года вышло окончательное постановление: уволить корнета Грибоедова «для определения к статским делам прежним статским чином».
В том же месяце 16-го числа в Москве Настасья Федоровна окончательно закрепила раздел имущества на желательных ей основаниях. Теперь Грибоедов не имел ни средств, ни должности, ни даже гусарского мундира.
Он вдруг увидел себя в штатском платье среди компании сплошь военных друзей. Перемена в положении и даже обида от министерства никак не повлияла ни на отношение к нему приятелей, ни на собственное его о себе мнение. Чины, которых он добивался, нужны были ему не сами по себе, но по тем возможностям принимать важные решения, которые они предоставляли. Он чувствовал, он твердо знал, проверив это опытом и отзывами понимающих лиц (как Кологривов), что способен на большее, нежели мелкая секретарская должность в каком-нибудь департаменте. Оставшись при том же чине, он не спешил поступать в службу, ожидая момента, когда его своеобразные таланты и знания действительно понадобятся.
Денег у Александра не было, но они нашлись у Бегичева, ставшего в этом году наследником небольшого, в двести душ, но неплохого имения, с заводами, дававшими некоторую прибыль. Бегичев, конечно, не оплачивал счета друга, но поддерживал его кредит. Это было тогда в порядке вещей. Петербургская светская молодежь бедствовала поголовно — страна после войны разорилась, деньги наполовину обесценились. Молодые дворяне научились жить общим хозяйством: брали взаймы друг у друга из родительских денег и карточных выигрышей, даже в отсутствие приятеля, по принципу Грибоедова: «У меня нет ни копейки, а он верно бы со мной поделился»; кто не мог платить за квартиру, бесцеремонно переселялся к друзьям, и те не протестовали; трактирщикам и портным не платили, да и зачем? ведь не могли же они не обслуживать благородных клиентов?! Счета невидимо росли, но кого это беспокоило?
Друзей у Грибоедова было множество — и самых разных. В 1815 году, зайдя как-то случайно с дядей в Демутов трактир к хмелитским соседям, Хомяковым, он встретил у них учителя мальчиков Алексея и Федора — молодого человека, бледного, худого, с резкими чертами лица и ранней зрелостью манер. Их познакомили: Андрей Андреевич Жандр, мелкий чиновник канцелярии по принятию прошений на высочайшее имя, бедный, привыкший с детства нести ответственность за семью, много работавший, самостоятельный в делах, но зависимый в суждениях, для которых не было простора в его службе. Его личная жизнь была странной: он связался с женщиной намного его старше, с незавидной репутацией, притом некрасивой собой и без средств, но умной и склонной к творчеству и мистике, Варварой Семеновной Миклашевич. Они жили открытым домом и всеми признавались мужем и женой, хотя на деле ими не были по причинам непонятным (никто не мешал им обвенчаться). Жандр питал тайное стремление стать писателем, может быть, драматургом, и был счастлив знакомству с Грибоедовым, через которого получил доступ к Шаховскому. В свою очередь, Грибоедов увидел в скромном чиновнике нечто, скрытое от большинства наблюдателей, прежде всего — силу духа. Он ввел его в круг гвардейских офицеров, и те покорно приняли.