– Если он погибнет – пойдет второй. Второй по гибнет – пойдет третий…
Все пятеро погибли, как герои. Они сделали все, что могли. Они дарили Тычининой цветы, водили ее на танцы, расхваливали ее организаторские способности. Однако результаты были прямо противоположны: грибы влюблялись сами. А конец был всегда один. Они раскалывались, как орехи. Убедить же в чем-либо влюбленного – проще пареной репы. Влюбленный – все равно что человек, потерявший иммунитет.
На село парни уехали без тени упрека.
Один из грибов – скульптор, работавший у Егорыча штукатуром, – сделал добровольцам памятник. На высокой скале – неприступный замок царицы Тамары. Пятеро плечистых парней карабкаются на скалу. Внизу золотом надпись: «Героям-пантюхинцам» – по имени первого добровольца…
Больше красивых грибов у нас не было – так, мелюзга. Оставался, правда, еще председатель, но он берег себя для дочери министра.
Выручил случай. Однажды я ехал в трамвае и почувствовал на себе чей-то взгляд. Я обернулся. В упор на меня смотрел Косаревский. Втянув голову в плечи, я стал пробираться к выходу. Узнал он меня или не узнал? Большую надежду я возлагал на свою бороду.
У выхода я оглянулся. Косаревский протискивался следом.
– Рыков! – крикнул он. – Рыков, подожди! Старшему лаборанту загораживала дорогу дама с какой-то длинной лакированной палкой. Косаревский в этой палке запутался.
Трамвай несся с большой скоростью, ухая и скрипя. Мелькали столбы. Прыгнешь – расшибешься. Мысленно прикидывая прочность палки, я встал у самого выхода, с тем чтобы сразу сойти, едва трамвай остановится.
– Да уберите вы эту чертову штуку! – злился старший лаборант. – Рыков, не надо с тобой поговорить!
Палка гнулась. Косаревский напирал на нее всем телом. До остановки было уже недалеко. Выдержит или нет?
Послышался треск.
Я прыгнул.
– Сломал! Сломал! – раздался в трамвае вопль. – Багет сломал! Держите его!
Я попал головой в сугроб. В уши, рот, нос набился снег. Отплевываясь, я начал выбираться. Рядом кто-то копошился.
Это был Косаревский.
– Рыков, да подожди же!
Разгребая грудью снег, славно бульдозер, старший лаборант двинулся на меня. И вот тут я понял зайца. И вообще всех животных, на которых охотятся. У них высокая смертность из-за разрыва сердца.
Рванувшись из сугроба, я побежал, то и дело оглядываясь. Косаревский мчался следом. После прыжка у меня сильно болела нога, и, кроме того, я был тепло одет – это мешало. Старший лаборант настигал меня. Наконец наступил момент, когда я почувствовал, что если сделаю еще шаг, то упаду замертво. Я остановился. Косаревский с размаху ухватился за мой рукав. Мы оба тяжело дышали.
– Чудак… чего ты… убегаешь? Мне… надо с то бой поговорить!..
Я сделал слабую попытку вырваться, но Косаревский навалился на меня всем телом и задышал в ухо:
– Возьмите меня к себе, ребята. Второй день не евши!
Я еще трепыхнулся.
– Честное слово! Меня выгнали с кафедры. Там сейчас новый зав. свирепствует. Поразгонял всех. Деньги кончились. Второй день не евши. Все время тебя ищу.
– Будет врать, – сказал я и крутнул локтем.
– Провалиться мне на месте. Во, гляди! – Косаревский вытащил одной рукой (второй он по– прежнему крепко держал меня) из-за пазухи трудовую книжку.
«Уволен с занимаемой должности старшего лаборанта, как занимающийся очковтирательской работой (летающая борона)…» – прочел я.
– Крепко.
– Еще бы! – шмыгнул носом Косаревский. – Так отделали, что теперь нигде не примут. Разве что через вашу взаимопомощь.
– Откуда ты знаешь?
– Ходят слухи. А тут я еще по заданию горкома списками не уехавших по назначению занимался. Как глянул на общую картину, так сразу и дога дался. Не может быть, думаю, чтобы такие ребята не устроили взаимопомощь.
– Ты составил списки?
– Не успел. Сейчас этим Ким занимается.
– Ким?! Откуда он взялся?
– И Ким и Кретов. Кретов сейчас – заведующий мастерскими. Новый декан их притащил с этой дурацкой сеялкой.
– Сеялка-то, допустим, не дурацкая.
– Пардон. Забыл, что ты к ней причастен.
– А где сейчас Глыбка?
– Глыбка не пропадет! В Обществе по распространению политических и научных знаний заворачивает…
…Так в ОГГ появился Косаревский.
Своей эрудицией и воспитанными манерами он произвел на Кобзикова хорошее впечатление.
Через несколько дней главный гриб вызвал старшего лаборанта для секретных переговоров.
Родился новый план спасения организации.
На любовь больше ставки не делалось. Было решено направить энергию в другое русло. Косаревский должен явиться к Тычининой (риску никакого – девушка с родинкой знала его как старшего лаборанта) и предложить грандиозный проект создания в одной из балок вблизи города комсомольско-молодежного пруда с лебедями, лодками, рыбой, вербами и кафе-закусочными. Затраты – минимальные, так как пруд можно строить на общественных началах.
Какой комсомольский секретарь устоит перед соблазном строить что-нибудь грандиозное на общественных началах? По мнению Кобзикова, Тычинина должна увлечься сооружением пруда и отстать от грибов.
Конечно, Тамара может и не заинтересоваться идеей комсомольско-молодежного пруда. Тогда у Косаревского должно появиться еще несколько сногсшибательных идей. Это Кобзиков требовал со старшего лаборанта в приказном порядке.
План был неплох, и мы снарядили старшего лаборанта в дорогу. В качестве напутствия председатель ОГГ сказал:
– Смотри не влюбись. На этом деле уже горе ли. Держи себя в руках.
Косаревский презрительно пожал плечами:
– За мной такие девочки…
– Ну вот и хорошо! – обрадовался Вацлав. – Наконец-то нашелся деловой человек!
Вокруг света за семь рублей
На душе у меня стало смутно и тревожно. До этого я свободно разгуливал везде, прямо смотрел людям в глаза, а теперь делать этого не мог. В каждом встречном я видел человека, который мог схватить за плечо и спросить:
– Рыков, а ты что здесь делаешь?
Особенно это чувство усиливалось почему-то в трамвае, и я инстинктивно стал больше ходить пешком, а если все же попадал в трамвай, то прятал лицо в воротник и на вопросы кондуктора отвечал шепотом.
Встречаться с Лилей стало делом нелегким. Она тянула меня в людные места, а я предпочитал, как и всякий гриб, места побезлюдней и потенистей.
Кобзиков меня торопил.
– Тобою очень недовольны грибы, – говорил он. – Зарплату получаешь, а результатов никаких. Женитьбу Умойся ты провалил. Березкина упустил тоже. Если и с Семеновой ничего не получится – не знаю, что делать. И так говорят, что я тебе покровительствую.
– Я скоро…
Но дело с женитьбой двигалось туго.
Лиля была очень высокого мнения о себе и не терпела ничьих возражений. Лишь в вопросах космоса она снисходительно позволяла мне быть некоторым авторитетом.
Однажды мы поссорились серьезно. Как-то, спасаясь от зимней стужи, мы зашли с Лилей в здание лектория. Мы горели желанием послушать любую лекцию, на какую бы тему она ни оказалась.
Каково же было мое изумление, когда на трибуне я увидел Маленького Ломоносова!
В черном длиннополом пиджаке, в рубашке-косоворотке, Наум Захарович Глыбка яростно громил с трибуны вредителей сельского хозяйства. Волосы кандидата сельскохозяйственных наук растрепались, рукава были в мелу до плеч, лицо вспотело от возбуждения. Голос бывшего декана заполнял все уголки большого зала.
– За год суслик уничтожает десятки килограммов зерна, соломы, топчет посевы, его норки разрушают структуру почвы! Жилища же более крупных вредителей, например кротов, даже мешают продвижению тракторов, а иногда выводят их из строя! Грызуны – огромное, не поддающееся учету бедствие! За границей на борьбу с вредителями этого типа расходуются колоссальные средства! Сотни людей заняты тем, что круглый год производят отлов этих хищников… У нас пока не придают значения этому вопросу. Мы все чего-то ждем. Мы все благодушествуем. А грызуны между тем катастрофически размножаются. Скоро огромные полчища этих, с позволения сказать, тунеядцев, будут съедать урожай прямо на корню. Товарищи! По моим, далеко не полным подсчетам, в Советском Союзе живет около пятнадцати миллионов грызунов!