Когда князь говорил, Яровит Буявитович, казавшийся мне ранее весьма воинственным и боевитым мужем, выглядел, как в воду опущенный. Может быть, метод управления через насилие более действенный, чем с использование хитростей? Хотя, судя по всему, вся семья боярина сейчас в заложниках у Ростислава Юрьевича. Князь поступает с владимирскими боярами так, как поступают при покорении черемисов, когда в обязательном порядке берут в заложники членов семьи вождей.
— Жировит, — с ухмылкой обратился князь к моему малодушному товарищу. — Мне сказывали, что ты наипервейший в торговле с Братством. Чего же не вступился за друга своего? Твоя семья пока не тронута. Между тем, я жду двух твоих сыновей к себе.
Жировит стоял не жив, не мертв. Уверен, что даже последние трусы, если психика их приближена к нормальной, не испытывает удовольствия, когда их унижают. Но жалеть этого боярина я стал, у каждого свой выбор. Если все срастется нормально, то условия нашего сотрудничества я пересмотрю, воспользуюсь вот этим позором боярина.
Между тем, спектакль с моим унижением заиграл новыми красками. А не хотел ли Ростислав, унизив меня, показать всем свою власть, волю и силу? А как стало очевидным, что я отказываюсь склониться, на авансцену театральных подмостков вышел самопровозглашенный архиепископ Нифонт? Очень на это похоже. И весьма изобретательно.
Потом были здравицы, все пили и, казалось, что честно и от всей души восхваляли гений Ростислава Юрьевича. Наверное, после таких мероприятий и сказанных на них слов, правители теряют связь с реальностью и совершают особо глупые поступки, считая себя выше любого закона.
Меня очень распирало спросить про судьбу Ефросиньи и епископа Ростовского Ануфрия. Если их убили… Это не просто война, это уничтожение всего новгородского прогнившего дерева, с вырубанием любого маленького корешка, чтобы больше не проросло ни травинки. Преподобная Ефросинья Полоцкая всколыхнула во мне сыновье чувство. Я ощущал нечтоиррациональное, не поддающееся логическому объяснению, желание угодить этой женщине, сделать для нее что-то полезное. Эти эмоции можно было бы прогнать, осмыслить, признать несостоявшимися, но не хотелось. Любой человек, потерявший мать, должен меня понять.
Но, даже, переживая весь каскад эмоций внутри себя, я не мог позволить прозвучать вопросу о том, что стало с Ефросиньей. Между тем, я ждал, изрядно пресытившись, когда вновь фокус внимания будет обращен в мою сторону. Ждать пришлось еще около часа. И после того, как четверо шведов на радость князю и смущение самопровозглашенного архиепископа начистили друг другу морды в качестве развлечения для князя, вновь большинство взглядов были обращены ко мне.
— Воевода… — князь ухмыльнулся. — Ты же хочешь, чтобы за этим столом тебя звали воеводой?
Я промолчал. Если можно не отвечать на провокационные вопросы, то я предпочитаю молчать. Тем более, что было понятно: то, что сказал князь, — лишь затравка для будущего разговора.
— Молчишь? Экий гордец! — князь изобразил что-то похожее на звериный оскал, привстал со своего трона, облокотился руками на стол, вытянул в мою сторону шею. — Ты на моих землях. Ты берешь руду, что скрыта в моих болотах. Все те люди, что работают у тебя — это мои люди.
Я не отвел взгляда и смотрел прямо в глаза князю. Не видел смысла возражать. Пока не видел смысла. Понятно, что у меня другое мнение. И чтобы я ни сказал, все будет выглядеть оправданием, значит, проигрышем. Уверен, что даже при наличии некого договора с прописанными там условиями передачи Братству земли, серьезным аргументом это не станет, никакой документ не мог являться фундаментом для наших отношений. В этом времени часто бывает так, что новый князь отказывается от обязательств, которые брал на себя предыдущий.
— Ты молчишь, потому что признаешь мои слова? — спросил князь, нарушая абсолютную тишину.
Все, в независимости от того, поднята ли была голова или опущена, внимательно следили за развитием событий.
— Нет, князь, я так не считаю. И все мои слова, что будут противоречить твоим, ты знаешь. Так зачем же сотрясать воздух? — ответил я, демонстративно отвернув голову, якобы, чтобы, якобы, поправить застежку на панцире, показать, что меня заботят иные вопросы.
— А мне твои слова и не нужны. Больше того, скажу тебе, что я частью могу оставить эти земли. Ну, не тебе, конечно, — князь изобразил, будто ему весело, засмеялся, хотя было понятно, что он в некотором напряжении. — Ты ставишь моих людей тысяцкими, витязями, я присылаю людей для надзора за ремеслами. Половина всего, что будет производиться на моих землях, мое.