– запевала первая группа
У мово ли тестя
Есть что поести:
Сорок кадушек
Соленых лягушек,
Сорок амбаров
Сухих тараканов,
Сорок бочонков
Свежих мышонков,
– подхватывала другая.
Увидев наших друзей, поющие замахали руками. Витязи помахали в ответ.
К вечеру первого дня, когда жемчужно-розовые летние сумерки уже начали сгущаться, перед странниками замаячила серебристая гладь Волчанки. Здесь кончались владения стольного города Холмогоров. Дальше лежала ничейная земля.
Почему речку назвали Волчанкой оставалось загадкой. Никаких волков в окрестностях отродясь не водилось. Через реку перекинут был широкий деревянный мост. Сразу за мостом, на том берегу высился густой, заповедный лес, прозванный в народе Гнилым. Прямоезжая дорога устремлялась напролом в дремучую чащу.
На этом берегу стояла большая корчма. Возле нее суматошилась толпа празднично одетых людей, стояли повозки, запряженные лошадьми. Конские гривы перевиты разноцветными лентами с бубенчиками.
– Не иначе как свадьбу играют, – заметил Перемысл, разглядев нарядных невесту и жениха. – Тут и гусельники наверное есть, и скоморохи. Ах, как хорошо было бы их послушать, – добавил он, умоляюще глядя на Всеслава.
– Послушаешь, – ответил тот, смеясь. – Переночуем в корчме, а дальше пойдем утром. На ночь глядя негоже в лесную гущину соваться, беспременно заплутаем или кони в темноте ноги попереломают.
Перемысл на такие слова едва не задохнулся от радости.
Спешились, Гридя по двое отвел лошадей в конюшню, расседлал и удостоверился, что им засыпали овса. Багаж сложил в пустом стойле, дверь запер амбарным замком, а ключик повесил на шею.
Свадебный пир гулял на улице. Хозяин корчмы, долговязый чернявый детина с пышными усами и непослушным чубом, который постоянно сбивался назад, посадил наших витязей за стол поодаль от основного действа. От брачующихся им тут же поднесли по чарке зеленой купоросной водки, а потом и вовсе пригласили в круг, чтобы разделить с женихом и невестой или, как принято называть их во время свадьбы, куницей и соболем, торжество.
За стол усадили и Гридю. Окул поманил его перстом, а когда тот подошел, потянул за плечо и притулил рядом с собой.
Читателю, наверняка приходилось бывать на рынке, когда взволнованное пространство заполнено шумом, и вихрь неясных раскатистых криков окутывает его и пчелами жужжит в ушах. Не то ли чувство овладевает вами в суматохе крестьянской свадьбы, когда все пришедшие туда гости как бы сплавляются в огромную гусеницу и изгибают все свое мохнатое разноцветное тело через двор, вкруг широких столов и лавок, бранятся, хохочут, трубят? Смешки, икота, трескотня, вздохи, окрики, шепот – все смешивается в невообразимый птичий гвалт. Лошади, телеги, ковры, ленты, цветы, бублики, венки – все радужно, цветасто, нескладно снует взад и вперед, мечется как угорелое. Бессвязные разговоры спутываются клубком, слов в них не разобрать, не выдернуть из общего нестройного хора. Только скрип лавок, на которые то и дело садятся, устраиваются, плюхаются, опускаются, валятся слышен со всех сторон. Подавальщик с полным подносом поскользнулся, глиняные миски посыпались на землю, черепки разлетелись; на шум прибежали бабы и быстро смели обломки.
Окул попросил у челядина, прислуживающего за столом: «Принеси мне, братец, стопу в полтора ведра». Тот сбегал и принес огроменную деревянную кружку, стянутую словно бочка железными обручами. Боярский сын пил медленно, растягивал удовольствие. Хмелел зато быстро.
– Смотри, смотри, вон курю вечернюю несут..., – сказал он, толкнув Гридю в бок.
Тот же челядин, лихо лавируя среди гомонящих гостей, нес на вытянутой над головой руке широкое медное блюдо. На блюде помещалась жареная птица гигантских размеров.
– Индюшку зажарили, – сказал Окул, проглатывая слюну. – И то верно, на такую тьму народу одной курицы не хватит.
Блюдо с вечерней курей поставили перед молодыми. Муж, крепкий парень с веснушками и носом картошкой, в один присест разорвал румяную тушку надвое. Одну часть положил на тарелку жене, другую на свою тарелку. Молодая пальчиками отломила кусочек и отправила в рот. Веснушчатый откусил здоровенный кусок от голени и громко чавкая принялся жевать. Потом тарелки унесли и мясо с них раздали гостям.