Когда избушка завозилась, витязи потеряли равновесие. Высоченные Горыня и Дубыня, стоявшие сгорбившись, потому что доставали до самого потолка, не устояли и повалились на пол. Окул осел на лавку и вцепился в нее пухлыми руками, да так, что два ногтя поломалось. Мухомор с Всеславом удержались, потому что схватили друг друга за плечи и расставили пошире ноги. Перемысл и Искрен привалились к стене, запачкавшись копотью и слизью.
И только одна старуха не шелохнувшись сидела на своей колоде. И никакая сила, казалось, не могла ее сдвинуть.
Избушка встала, отряхнулась, словно вышедшая из воды утка, из-за чего находившиеся внутри нее, едва обретшие равновесие, снова повалились на пол, и опять повернулась к лесу передом, а к тому месту, где остались нерасседланные кони и сброшенная поклажа, – задом.
Когда избушка наконец остановилась, Мухомор напустился на старуху.
– Ты играться с нами вздумала, старая, – закричал он, подбегая к ней почти вплотную и притворно замахиваясь на нее раскрытой ладонью. – Думаешь я не понял, что это из-за дров ты нам тут выкрутасы устраиваешь?! Ну, погоди у меня!
Та повернула к нему голову с острым подбородком, словно хотела пронзить его им и сердито зыркнула, но ничего не ответила.
Мухомор, а с ним и другие, однако, быстро угомонился. Было понятно, что грязная старуха, конечно, наверняка колдунья, которая знает, как заговаривать людей и животных, и даже дома. Но витязи наши были парни крепкие, как говорил Иван Васильев, снаряжая их в поход, сам черт им не брат, поэтому какой-то бабки, пусть и колдуньи, они не испугались. Не на тех напала. К тому же что может сделать костлявая столетняя пигалица дюжим молодцам? На нее дунь только, она рассыплется.
Когда избушка повернулась, отроки рассмотрели другую сторону. Отсюда все выглядело совершенно иначе. С переду казалось, что избушка на курьих ножках стоит посредине болота, а теперь выяснилось, что позади нее имелся небольшой дворик, огороженный ветхим плетнем, с присохшим ползучим вьюном на нем. На дворе паслась упитанная пятнистая корова. На шее у нее болтался колокольчик, привешенный на чистую атласную ленту. Рядом с коровой, а вернее под ней примостился теленок, который ласково сосал материнское вымя, мотая безрогой головой.
Перед буренкой высилась высокая куча какого-то корма, который она лениво жевала. Присмотревшись отроки поняли, что корова ест белояровую пшеницу, которую казарменные кони получали по большим праздникам вроде Ильина дня.
– Эге, – сказал Мухомор, – бабка-то, наша прибедняется, что ничего у ней нет, и дрова последние. А скотина-то ее первоклассным кормом питается. И кто, скажите на милость, ей эти корма заготавливает? Где поле возделанное, неужели на болоте? А инструмент для вспашки где хранится? Не удивлюсь, если у нее и сыновья имеются, кто ей и сено косит, и корову пасет.
Старуха, слышавшая речи Мухомора, в который раз промолчала.
– Гридя, – позвал Мухомор, – а ну, сходи-ка, дружок, в сарай. Вон видишь он там, в сторонке. Да погляди, что там у бабки припасено. Глядишь, и дрова лишние обнаружатся, и другие какие корма для скотины. Коням фуражу задать надо.
Говоря это, Мухомор краем глаза наблюдал за бабкой. Та, услышав, что пойдут копошиться в сарае, вздрогнула, но виду не подала. Это не укрылось от отроков. Гридя тоже заметил, что затея ей не по нраву, но возражать не смел.
Курьи ножки стояли высоко, но Гридя – парень шустрый. Знал, что прыгать с высоты нужно не прямыми ногами, а подгибать в коленях, чтобы приземлиться и отпружинить, а не искалечиться, как Васька Ломонос, знакомец его с соседней улицы. Пацаненок неловко сиганул с амбарной крыши и сломал себе не только ноги, но и нос, отчего и получил такое вот обидное прозвище.
Скатившись на полусогнутых, Гридя не спеша потопал к ветхому сараю, стоявшему за пригорком. Пригорок при ближайшем рассмотрении оказался навозной кучей. Здесь копошились облезлые куры во главе с таким же облезлым, потрепанным петухом. У кочета был выдран хвост, в оперенье зияли проплешины.
Витязи столпились у отсутствующей стены и зорко следили за гридиными передвижениями. Окул первый заметил куриц и предложил поймать одну, самую жирную и зажарить на ужин. А лучше двух. Остальным идея понравилась.
– Ну что, старая, продашь нам двух курей? – спросил Мухомор, подходя к бабке и протягивая ей серебряную копейку-холмогорку. – Мы и тебе оставим покушать... Крылышек!