Старуха тронула Гридю за руку, и он вздрогнул, очнувшись:
– А ты, хлопец, погоди. Потом попаришься. Пусть они тут сами разбираются, а окромя того, что тебе с княжичами в одной баенке делать? Пойдем со мной, поможешь костер развести, да на стол собрать.
Гридя покорно повернулся, чтобы следовать за бабкой, но в этот момент дверь из бани отворилась и из нее высунулся Мухомор:
– Эй, Гридя, сюда иди.
– Зачем это? – с вызовом спросила Федосья, – он со мной пойдет, кашеварить.
– Успеете, пускай Гридя нас вениками постегает, а ты, бабка, пособирай бельишко наше, да простирни быстренько. Мы весь день в него потели, а после баньки хорошо в чистое облачится. Потом и ужин сготовишь. А Гридя тебе подсобит.
Гридя пожал плечами и начал раздеваться. Федосья не уходила и как будто ждала чего-то или кого-то. Переводила взгляд с двери на окна и обратно, хмурила редкие седые брови, причмокивала беззубым ртом. Отроки уже вовсю плескались, из-за притворенной двери шел крепкий березовый пар и слышался грохот ковшей.
Старуха принялась собирать разбросанные по полу нижние рубашки и подштанники. Гридя уже совсем разделся, и только начал складывать аккуратно свою одежду, как старуха закричала неистовым голосом:
– Что это у тебя?
Гридя вздрогнул от неожиданности.
– Где, – он непонимающе уставился на бабку.
– Вот это вот, – с выпученными глазами она показывала пальцем на вышитый матушкин кушак, который Гридя пообщал никогда не снимать и везде носить с собой.
– То пояс, что мне матушка в дорогу дала.
– А ну, сними, я поближе хочу посмотреть, больно вышивка искусная.
– Не велено снимать.
Федосья подошла к Гриде почти вплотную.
– Тогда повернись, – приказала она и глаза ее сверкнули.
Гридя повернулся. Старуха наклонилась и внимательно разглядела узор. Она заметила вышитые золотом буквы и прочла вышитую надпись.
– Родительницу твою не Афимьей ли Игнатьевной зовут? – спросила она, строго глядя на юношу.
Гридя, удивленный, откуда лесная ведьма знает матушкино имя, кивнул.
– А ты не сынок ли ее Гридя, от мужа покойного Касьяна Осиповича?
Отца он не помнил. Матушка рассказывала, что тот умер, когда Гридя еще лежал в колыбели. В разговорах бедная вдовица называла своего мужа Касьяном.
После того как Гридя подтвердил, что родителя его действительно звали Касьяном, старуха опустилась на лавку словно в изнеможении и спросила его:
– Что же ты, Гридя, Касьянов сын, делаешь в Гнилом лесу с этими олухами царя небесного? Какая нелегкая тебя занесла? Почему вместо того, чтобы сидеть с матушкой своей в Холмогорах, составлять вдовье счастье и дарить несчастной – один бог знает, сколько она вынесла на своем веку – утешение, ты шляешься где ни попадя с этими выжигами?
– Да то, бабушка, не олухи, а хлопцы из городской дружины... – и тут Гридя рассказал все начистоту. О том, кто такие Всеслав, Мухомор и остальные, и с какой важной, можно сказать спасительной миссией их отправили в Ирейскую землю.
Федосья слушала его, открыв рот. Исподнее, собранное по всему предбаннику, она бросила на пол.
В какой-то момент, Гридя, впоследствии и сам не смог вспомнить в какой именно, дверь в помещение, где мылись отроки, вдруг загорелась. Запахло гарью, послышались крики запертых в купальне словно в ловушке людей. Громче всех верещал Окул. Гридя разобрал его высокий чистый глас, который иногда срывался на истошный визг.
Пламя в одно мгновение перекинулось на стены, и тут же вокруг Гриди и сидящей на лавке Федосьи сомкнулось плотное кольцо огня. Но вот чудо, они вдвоем – старуха и хлопец – были не досягаемы для жара. Огонь касался их рук, но не обжигал. Плясал вокруг, с потолка падали на них огненные искры, но ни один волос с головы не опалился.
– Не губи, бабушка, – воскликнул Гридя, смекнув, что огонь – это месть ведьмы за то, как отроки с ней обращались. До него дошло, что если не вмешаться и не просить за них, то и Всеслава, и Окула Михайлова сына, и Мухомора, и изящного Искрена, и голосистого Перемысла, и Горыню с Дубыней, не выезжавших дальше Волчанки, – всех ждет страшная огненная смерть.