Поэтому Гридя склонился перед старухой до самой земли и слезно молил ради него и ради матушки Афимьи Игнатьевны пожалеть неразумных отроков, спасти от ужасной гибели.
Глава 8. Тетка Федосья
Подняв глаза от пола, Гридя увидел, что перед ним не восьмидесятилетняя старуха, но вместо нее стоит красивая дородная женщина. Иссиня-черные волосы, заплетенные в косу, венком были уложены вокруг головы, янтарные глаза под соболиными бровями метали молнии. От нее пахло яблоками и теплым липовым медом. Гридя, которого при виде ее взяла немая оторопь, взгляд не мог оторвать от чернобровой бабы. Груди женщины в открытом шелковом сарафане, расшитом золотом, вздымались и вздрагивали от частого дыхания словно сдобные булки на лотке разносчика. На щеках цвели маки.
«Кто это такая?! – воскликнул Гридя про себя, – Спасительница или погубительница? И куда подевалась старуха? Неужели в огне сгорела?»
Только он успел это подумать, полнотелая баба взмахнула рукой. От этого взмаха огонь в ту же секунду погас. Свирепое пламя опало, дым уполз в землю, словно подколодная змея в нору. Предбанник выглядел теперь, как и прежде: чистый и опрятный, с разбросанными по полу подштанниками, с цветастыми, колышущимися от ветра занавесками на окнах.
Едва придя в себя от такой внезапной перемены – только что он прощался с жизнью, и вот уже стоит цел и невредим, Гридя прислушался. Живы ли отроки? Стены остались нетронуты, от огня и копоти не осталось и следа, может и людям внутри ничего не сделалось. Неужели молитва возымела действие, и ведьма пощадила? Или неизвестно откуда появившаяся баба рассеяла чары, а каргу обратила в лягушку, или в пепел, или растопила как восковую свечку.
За закрытой дверью царила мертвая тишина. «Пропали родимые, – решил Гридя, – угорели! А все из-за того, что мучили старуху. Командовали, словно у себя дома. Будто не гости они, а хозяева в избушке на курьих ножках, а баба-яга у них на посылках, как золотая рыбка. Вот и поплатились за скотство». От этих мыслей по щекам Гриди сами собой потекли слезы. Он успел привязаться к Всеславу, Мухомору и остальным. Даже Окула Михайлова, который теребил его каждую свободную минуту, выискивая все новые поручения и дела, было жалко. Он-то ведь в избушке ночевать не собирался, и на дрова старухины не претендовал. Выходит, погиб ни за что.
Но тут вдруг дубовая дверь одним махом распахнулась, да так что едва с петель не соскочила, и через нее повалили отроки, живые и невредимые, с красными словно вымазанными свеклой рожами и выпученными глазами. Всеслав с разинутым ртом превратился в рыбу. Глаза его выскочили из орбит, как будто сейчас лопнут; язык высунулся наполовину изо рта. Задыхающийся Искрен брел шатаясь, стукаясь о стены; в одном месте он запнулся за щербатую доску и с громом и треском полетел на пол.
Горыня, повалившись на лавку и дергая руками и ногами, в ужасе восклицал «Караул, помогите!». Дубыня, сам осипший от кашля, тянул брата вон, помогая себе березовым веником.
– Воды, воды! – кричал очумевший от жара Окул. – Скорее плесните на меня холодной водой, не то сердце разорвется.
Гридя схватил ведро со студеной водой, неизвестно откуда взявшееся – минуту назад его тут и в помине не было – и выплеснул на Окула.
Боярский сын, задохнувшись от водяного холода, на секунду замер и часто-часто задышал. Всеслав придержал его за плечо, боясь, что тот не удержится на ногах, но Михайлов устоял.
Чернобровая баба зыркнула на входную дверь, отчего та сама собой распахнулась. Все уставились за порог. А за порогом земля была покрыта снегом. Вместо зеленой травы двор перемело крепкими высокими сугробами. Непролазный бурелом, ограждавший владения колдуньи словно изгородь, покрылся синеватым инеем. В воздухе висела хрустальная морозная тишина.
– Идите, охолонитесь, – приказала баба, ткнув пальцем в сторону двери.
Все бросились вон. Гридя вслед за бабой вышел на крыльцо и смотрел как Всеслав и Мухомор сталкивают друг друга в пушистый снег, набирают полные охапки и обрушивают на голову. Горыня с Дубыней хохоча и визжа кувыркались в снегу. Окул грузно осел в сугроб и тяжело дышал, словно никак не мог вдосталь нахвататься воздуха. Перемысл растирал снегом его тучное тело, а Искрен тер красными от холода пальцами дряблую спину Перемысла.