Несчастная угодила в капкан. Стальные зубья впились в самую плоть и наверняка задели кость. Кровь из глубокой раны забрызгала железные клыки. Игнат чувствовал ее жирный густой запах, заполнивший как будто весь воздух вокруг себя. Вспухшая ступня застыла словно восковая. Каждое движение явно причиняло женщине нестерпимую боль. Вот почему она лежала недвижимо на животе.
Она заметила, что он понял ее беду. Но ничего не сказала. Не молила, не просила о помощи. Смотрела на него ласково и улыбалась.
Игнат, как я уже говорила, был мужик крепкий. Спервоначала он попробовал раскрыть капкан голыми руками. Но ловушка была тугой – на медведя ставили, – подумал он, – и просто так не поддавалась. Силой ее было не взять, следовало действовать умом.
Игнат поднялся с колен, осмотрелся по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего – палки или дубины.
Женщина неотрывно следила за ним внимательным насмешливым взглядом. Она лежала в смертельной ловушке уже неделю и могла пролежать еще столько же. Сто лет могла пролежать, потому что была кикиморой, бессмертной дочерью водяного царя. Водная нечисть, как и другие демоны, не могут умереть ни от болезни, ни от ран. На них все само заживает как на кошке.
Гридя, слушавший рассказ Федосьи в состоянии ошеломления, словно его опоили сладким дурманящим вином, хотел было спросить, отрастет ли у бессмертной кикиморы нога, если отнять ее. Раз уж таким волшебным образом врачуются все их раны. Но перебивать не решился.
А Федосья, увлеченная своей историей, так и не заметила гридин немой вопрос. А может не захотела замечать.
– Ну не буду тебя долго мучить своею повестью, – продолжала она елейным голосом, – в общем, отыскал Игнат твердую орясину, раздвинул железный капкан и освободил кикимору.
Уж как она его благодарила, благословляла, как спрашивала, чем она может отплатить ему за свое чудесное спасение. Обещала, что отец ее, не последний человек в округе, по гроб жизни будет обязан за возвращение любимой дочери. Игнат может просить у него чего душе его будет угодно, все сделается.
Но Игнат ничего просить не хотел. Его душа хотела только одного – покоя и вечного забвения. Подивился он только, как это девица на ноге, которая только что безвольной чуркой в ловушке смертельной торчала, так резво прыгает. Нешто не больной ей? Не знал ведь тогда Игнат, что имеет дело с нежитью.
– Дай я тебя хоть из леса выведу, – уговаривала его женщина. – Не могу же я своего спасителя в чаще дремучей бросить. Кто я после этого?
Игнат понял, что в покое она его не оставит, и хоть силком, но из лесу выдворит. Поэтому не возражал.
Теперь, когда она стояла перед ним в полный рост, он разглядел ее веселенькое почти детское личико и черные глаза с отражавшимися в них бликами месяца. От этой прекрасной картины дрогнула душа травника и что-то сладкое и мечтательное зашевелилось в сердце.
Словно молодой жеребенок, ловко переступая босыми ногами по упругому дерну, повела она его из лесу. Могучие деревья и колючие кустарники словно расступались перед ней и почтительно склоняли кроны-головы. Ночные птицы слетались на звук ее голоса, садились на ветки и провожали долгим молчаливым взглядом. Казалось весь лес сопровождал женщину и ее спасителя, а луна освещала им дорогу.
И вот, наконец, чаща отступила, Игнат и женщина вышли на открытую поляну, за редкими деревьями просматривалась широта поля и горизонт неба, усыпанный ясными звездами.
– Дальше ты дорогу знаешь, – махнула рукой кикимора в сторону поля. – Сразу за ним слобода твоя, Игнат. Ну, ступай, не поминай лихом. И помни: я должница твоя. Захочешь вернуть долг, выйди за околицу, повернись спиной к лесу и трижды повтори мое имя. Ну, прощай!
– Прощай, – машинально повторил за ней Игнат.
Повернулся, разглядел под ногами тропинку, протоптанную крестьянами по кромке поля, и побрел к избам. Пройдя почти полверсты вспомнил: «Имени-то он не спросил».
Игнат остановился, почесал затылок и растерянно пробормотал, словно обращаясь к невидимому собеседнику:
– Как же ее звали?
– Водятой, – прошелестел кто-то, как показалось травнику над самым его ухом.
Озадаченный он огляделся, но никого не увидел. Только рожь ходила волнами от ветра, да скрипели сосновые стволы в лесу. Но имя травник запомнил.