Возвратившись к себе, Игнат снова принялся отшельничать, недужных по-прежнему не принимал, и все чаще всплывали у него в памяти черные глаза Водяты с переливающимися лунными бликами. Он несколько раз ходил в лес и искал то место, где она лежала, распростершись на земле словно пойманная птица. Но место все не находилось.
По имени не звал. Ведь это означало, что он будто бы требует долг, а Игнат хотел только лишь еще раз увидеть ее. Осмотреть раненую ногу, спросить, из какой она деревни и чем занимается в жизни.
Проходили месяцы, Игнат ходил в лес каждый божий день. А вскоре и по ночам. В надежде встретить Водяту. Встреча стала для него наваждением, и, видимо, водяная царевна сжалилась над ним. А может поняла, что в этом и заключается ее долг: отогнать наваждение. Ведь, будем честными, в лесную чащу завела его именно она. Просидев семь дней в капкане и поняв, что на помощь из своих никто не придет – отец ее, водяной жил на приличном расстоянии от того места, она колдовством заманила к себе Игната. Ей нужно было дождаться именно мужика и мужика дюжего, который смог разжать мертвую хватку капкана. Умереть Водята не могла, но и жизнь в ловушке – не жизнь, а мука нестерпимая.
Одним зимним вечером, как раз в день праздника коляды, когда толпа ряженых бродила по хуторам и горланила песни под окнами, на пороге избы Игната возникла нежданная гостья. Она тихо постучала в дверь и отступила на шаг, чтобы дать хозяину отворить дверь.
Игнат, который в это время сидел в кухне и починял прохудившиеся сапоги, услышав стук, решил что это кто-то из подгулявших колядующих и взял в руки ухват, чтобы выскочить на певцов и напугать до смерти, отбить навсегда охоту приходить к нему. Но в последний момент передумал.
Отворил дверь, скользнул глазами по стройной фигуре, на плечах которой ладно сидела бархатная подбитая белым горностаем кацавейка. Не узнал сначала, и только когда на него диким огнем сверкнуло два черных глаза, обомлел и чуть было не рухнул на пол от изумления и счастья.
Водята, а это была не кто иная, как она, задорно рассмеялась и без приглашения шагнула в избу. Поддержала нетвердо стоящего на ногах Игната за локоть.
– Что же ты не звал меня? – спросила она, прищурив очи. – Видеть не хотел?
Игнат от радости, что видит ее, не нашелся ничего ответить на эти шутливые упреки. Он просто глядел на нее во все глаза, старался запомнить каждую черточку ее скуластого живого личика, чтобы потом воскрешать его в памяти, когда захочется.
Поддерживая его под руку, Игнат все еще не отошел от нежданной встречи и ступал нетвердо, Водята просеменила в горницу. Там она, словно всю жизнь здесь жила, начала хозяйничать. Велела Игнату растопить самовар и стала собирать на стол.
– Да мне и предложить-то к чаю нечего, – растерянно проговорил Игнат. – Мы ж тут по-простому.
– Вот и замечательно, – рассмеялась кикимора, – у меня как раз все с собой.
Из кармана шерстяной юбки она достала камчатую скатерку, развернула ее на лавке, поворотившись спиной к Игнату, так, что ему не было видно, с чем она там возится. В руках у нее появились маковые калачи, пряники, спелые желтые сливы, варенье из брусники, сдобные булки, густые сливки с подрумянившимися толстыми пенками, от которых по всей избе пошел восхитительный сладкий дух.
Как и откуда взялось все это кулинарное великолепие, Игнат не понял и совершенно справедливо решил, что здесь не обошлось без волшебства. Он слыхал, что на свете бывают скатерти-самобранки, и вот теперь смог увидеть одну из них воочию. На вид она, впрочем, ничем не отличалась от обыкновенной, какую хозяйки стелят для обеда.
Тогда же, наверное, он и заподозрил, что Водята не простая крестьянка, и наверняка даже не барыня, даром что носит меховую одежу. А кто-то более серьезный и многозначительный.
Веселая возня и аппетитные запахи, витающие в воздухе, разбудили любопытство еще одного обитателя жилища травника, о котором, казалось, все давно позабыли. Малолетняя сиротка, Афимьюшка, дочка Аксиньи, растущая у своего родителя словно одинокая березка в поле, вышла из своей комнатки и наблюдала за отцом и его гостьей, спрятавшись за цветастой занавеской, служившей дверью в горницу. Она давно не видела батюшку в таком добром расположении. Игнат улыбался, шутил и не сводил упоенного взгляда с черноглазой женщины, которую девочка видела впервые, но тот час же прониклась к ней чувством, словно та была ее родней или доброй нянькой.