Тут опять строгий Мухомор прервал Перемысла:
– Не вижу в чем тут разногласие? Тот лешак, которого Дубыня видел, наверное и был хозяин этого леса.
– То-то и оно, что не был. Пределы леса как определяются? С домом-то понятно, ограда – вот тебе и предел, а за нею чужое владение. А с лесом посложнее. Это не всякий знает, тут нужно или голову светлую иметь или книжек правильных начитаться. Пределы леса, скажу я вам, пролегают по воде, да не по ручью какому, а по речке, бо речка – естественная граница, самой природой определенная. И нечисти через нее ни перескочить, ни перепрыгнуть, не переплыть. Но, други мои, вы же совсем забыли, что в том самом лесу мы и набрели на федосьину избушку на курьих ножках. И как потом выяснилось, ведьмой она была не только для отвода глаз, но и в действительности.
– Ну? – произнес Дубыня по-прежнему не понимая.
– Баранки гну, – ответил Перемысл, и покачал головою.
– Да объясни же ты по-человечески! – не выдержал Всеслав, – Сколько можно ходить вокруг да около.
– Да я и объясняю, что в том и в этом лесу, ведь через речку мы не переходили, хозяйка – Федосья, и мы по сию пору в ее владениях. И сразу были, едва в лес вошли. А потому лесовика здесь быть не может, не его это вотчина, и делать тут ему нечего. Приди он сюда, и будет столкновение интересов у нечисти. А они того не любят и всячески избегают. Понятно теперь?
Замешательство на лицах отроков сменилось выражением понимания и даже облегчения. Такое же выражение бывает у работника, долго мучившегося на тем, с какой стороны ему подступиться к делу, и, наконец, нашедшего удобный способ.
– Бог знает зачем было так ругаться! – говорил Окул. – Но правда твоя, Перемысл, леший в чужую чащу не полезет, тем более к Федосье. Про ее озорство, прости господи, наверняка и до Медыни вести доходят. Хотя, поди ж ты, до Холмогоров почему-то не дошли. Верно потому, что Холмогоры от ее логовища подальше Медыни будут, – рассуждал боярский сын.
Справедливости ради, скажем, что Окул Михайлов понятия не имел ни о расстоянии от федосьиных хором до Медыни, ни о том, сколько дней пути до этого города. Да и в самой Медыне никогда не был и узнал о ее существовании, когда Всеслав завербовал его в поход за яблоками.
А между тем рассказ о лешем ободрил наших храбрецов. Стало ясно, что пока не перейдут речку, бояться нечего. Ведь Гридя был родственник Федосьи, какой именно степени родства, о том история умалчивает, но достаточно близкой, чтобы ведьма взяла их всех, вместе с ним путешествующих, под свое сатанинское крыло. Мысль о покровительстве нечистой силы приятно щекотала нервы и наполняла сердца малопонятной им самим гордостью.
Гридя же, позволив Косматке везти его таким манером, как ей самой заблагорассудится, погрузился в думы. Вереница грез проходила через его златокудрую голову. Иногда лукавая усмешка трогала еще по-детски пухлые губы, и тревожное, но одновременно сладостное предчувствие сжимало чистое его сердце. А потом опять дремотная истома охватывала его и заставляла голову клониться на грудь. «А я ведь всегда знал, что матушка про колдовство и ворожбу ведает», – говорил он про себя, вспоминая отдаленные эпизоды из детства и рассказ тетки Федосьи. – И когда к ней приходили девушки, чтобы она им погадала, или, как говорила сама матушка, покудесила. Вспомнились ему и субботки, когда вдовица расставляла по избе лавки, а к потолку привешивала фонарь из разноцветной бумаги. Фонарь украшался лентами, по всем углам в избе расставлялись свечи, а на лавках раскладывались подушки. Гридю матушка отсылала в дальнюю комнату, наказывала не мешать ей, вести себя тихо, и в горницу не ходить, и разрешала доставать из сундука любые игрушки. Гридя сидел обыкновенно смирно в спаленке, но иногда любопытство брало верх, и он бегал смотреть из-за полога, закрывавшего вход в горницу, что там делается. А там к матушке собирались со всего посада девушки, и бедно одетые и разнаряженные – в шелках и золоте. Рассаживались чинно и скромно на лавках по левую сторону. Афимья Игнатьвена шла во двор и отпирала ворота, в которые так же чинно и по одному входили молодые люди, числом таким же, сколько было девушек. И каждый раз когда хлопец входил в избу девушки принимались петь, отдавая ему таким образом честь, а, проще говоря, чествуя гостя. За право войти в избу и посидеть на лавочке, что по правую сторону, хлопцы давали вдове деньги, на которые потом они с Гридей могли безбедно существовать несколько месяцев.