Тут задумался Гридя еще сильнее, и помрачнел. Сложил руки на груди, свесил голову. Котомка его с Федосьей внутри спустилась прямо к передней луке седла и тихо билась о нее. Добрая степная Косматка, смирная от природы стала помаленьку прибавлять шаг, припустила рысью, потом чувствуя, что седок ее не понукает, а, напротив, закаменел в седле, и повод висит покойно на мохнатой шее, зафыркала, мотнула высоко головой, и вернулась, как и некоторое время назад ее названая сестрица Бурушка, к ровной ходьбе.
Перемысл собрался было заняться сочинением новой песни, но Окул желал и дальше говорить о нечистой силе. Тема занимала все более и более места в его уме и сердце, не в последнюю очередь потому, что он все время о ней думал.
– А ты слыхал, – со скоростью речки, ломающей в апреле лед, обратился он к Перемыслу, – про то, что приключилось с Березой Веселиным?
– Ты про того слобожанина, который в ночь на Иванов день нашел цветок папоротника? – спросил песельник.
– Про него, – подтвердил Окул. – Только ту историю не до конца рассказывают. Ты до какого момента слыхал?
– Я знаю ее всю, целиком и полностью.
– И про то, что цветок этот, когда Береза его нашел, сиял ярким пламенем и освещал все вокруг словно солнце?
– И про то знаю.
– А про то, как он сорвал его и бежал с цветком в руках домой, а демоны кричали ему во след и повелевали вернуться?
– И это тоже.
– Неужели знаешь и про то, что если Береза, не дай бог, обернулся или послушал адскую сволочь, то пропал бы совсем? Но он, как сам сказывал, вовремя догадался, что нельзя ни слушать крики, ни оборачиваться, и бежал словно под ногами была не трава, а раскаленные угли.
Перемысл поднял на Окула хмурый красноречивый взгляд, говоривший о том, что и этот факт ему известен. Михайлов сын, улыбнувшись со значением, продолжал:
– Но зато ты наверняка не знаешь, что приключилось с Березой после того, как он вернулся к себе вместе с цветком.
Этого Перемысл и вправду не знал.
– А! – удовлетворенно воскликнул Михайлов, заметив растерянность товарища. – Так вот слушай. Все вы слушайте. После того как принес он цветок домой и поставил в банку с водой, напала на него страсть. Не мог на одном месте усидеть, ноги сами несли в разные стороны. Сначала на порог, потом во двор, потом на выгон, в поле, из поля в лес, в самую непроходимую чащу. Бродил Береза, бродил, словно душа неприкаянная. Не знал ни куда он идет, ни за чем. Долго он так метался, пока наконец не набрел на одно место. Там он неожиданно для себя начал рыть землю голыми руками, лопату он с собой не захватил. Он ведь не знал, что ему ни с того ни с сего захочется копать яму. Долго он ее копал, всю ночь, пожалуй, а на утро, едва только забрезжило солнце и где-то вдали прокукарекал петух, пальцы стукнулись обо что-то твердое. Гнилые доски! Береза решил, что это гроб с покойником, и не хотел из земли доставать. Гробы трогать нельзя, примета плохая, их потому в землю зарывают, чтобы до них не дотрагиваться, ну и вообще, чего им стоять просто так без дела. Но руки Березу не послушались, принялись царапать дерево и грязь по бокам от него, и выцарапали-таки ящик из земли. То оказался не гроб, а сундук, а в нем было золото: монеты, подносы, браслеты, всякая драгоценная утварь. Тотчас же умопомешательство схлынуло, ноги перестали идти, куда им вздумается, и стали послушны своему хозяину, который пожелал вернуться прямиком домой, никуда при этом не сворачивая.
– Как же Береза поступил с богатством? – спросил Мухомор.
– Насчет ценностей Береза распорядился очень умно: велел жене все предметы отмыть и отчистить и снес их богатому купцу, который всяким старьем торгует. В серебряном ряду на рынке у того купца стол, полный старинных монет, да браслетов с сережками. Купчина у него весь товар забрал, и заплатил не ветхими деньгами, которые куда же тратить, а нынешними холмогорками. На них Береза с женой купили себе дом в кремле и переехали туда с чадами и домочадцами. Рассказывают, что и на пару лошадей осталось.