Он поднес мясо к глазам и окинул внимательным взором Сердцевина была сочной, серой, совершенно прожаренной, ровно так, как он любил. Окул удовлетворенно крякнул и продолжал уплетать за обе щеки.
Для кваса нашлись кружки с той же самой колдовской резьбой.
– Славно мы расселись, – сказал Всеслав, окинув взглядом разместившихся вокруг костра витязей – на их лицах прыгали то яркие блики от пламени, то черные тени; физиономии закраснелись, челюсти усердно жевали пищу. – И место тут теплое и благоустроенное. Надеюсь, на скатерти найдется что-нибудь выпить? Что там стоит? Квас? Премного благодарствуем. Я, пожалуй, выпью меда хмельного.
– Я тоже, – сказал Мухомор.
– Я бы и от водки не отказался, – добавил Горыня.
– Какой же дурак от водки отказывается, – заметил Дубыня.
– Особенно под такую обильную закуску, – воскликнул Искрен.
– Можно подумать, вам кто-то ее предлагает, эту водку, – заметил Перемысл насмешливо. – Окромя кваса, другого питья на этом застолье не предусмотрено.
– Ну, в таком случае мы и без скатерти обойдемся, – сказал Всеслав, уже поднявшись и направляясь к шатру. – Окул, в твоей торбе давешняя баклажка?
– В моей, – отозвался боярский сын, – там она, родименькая. Я сам к ней последний прикладывался.
«Баклажка-то не в Михайловой, а в моей котомке, – подумал Гридя, и мысль о Федосье пронзила его голову словно шилом. – А ну как куница вернулась и спит себе почивает, а начальный ее тотчас и обнаружит?! Скандал получится...». К тому времени он уже в конец извелся от отсутствия зверя, места себе не находил. Куда она могла подеваться, почему не сказала ему, не предупредила?!
– Я принесу! – сказал Гридя вскакивая и бросаясь вслед за Аггеевым.
– Сиди, я сам схожу.
– Ты не найдешь, она не в окуловой торбе. Окул Михайлов запамятовал, последним из нее не он, а Искрен пил.
Всеслав пожал плечами и вернулся к костру. Гридя стрелой помчался к шатру, откинул полог, нашел свою сумку, пошарил дрожащей рукой, нащупал баклажку и вытащил на свет божий. Федосьи внутри по-прежнему не наблюдалось. Он порылся в других сумках, что если впотьмах она перепутала багаж и схоронилась в чужом. Но и в остальных мешках ее не было. Сердце упало у него в груди.
На подкашивающихся ногах Гридя вернулся к костру.
Всеслав составил кружки рядком и разлил водку. Фляга быстро опустела. Получилось каждому по чуть-чуть. Они выпили, Гридя пригубил горькое зелье. Он впервые пробовал водку, но поскольку волнение его не стихало, он решил выпить и развеяться. Он слыхал, что хмельное сначала успокаивает и только потом дает по шарам, как выражался пивовар Егоза с Ильиной улицы, и рассчитывал, потому как количество выпитого было небольшим, что успокоительный эффект возобладает, а по шарам, возможно, и вовсе не даст.
– А больше нет что ли водки? – спросил Окул, он осушил кружку одним махом и взглядом рассматривал скатерть.
– Если ты не взял больше, – отозвался Всеслав, – то нет.
Боярский сын помотал головой.
– Я одну баклажку у ведьмы в погребах наполнил. Эх, не сообразил побольше взять.
Он помолчал, а потом сказал.
– А что это мы кумекаем, когда у нас цельная самобраная скатерть есть?! Надо ей заказ сделать, она же для этих целей предназначена. Разве нет?
– Вероятно, – согласился Всеслав.
– Ну! – повторил Окул. А я что говорю! Кто заклинание помнит? Заклинайте, давайте, скорей!
На это вопрос никто не ответил, и боярский сын перевел взгляд на Гридю.
– Гридя, неужто и ты не помнишь? – с лукавой улыбкой спросил он.
– Почему, помню.
– Ну, а чего ждешь тогда? Второго пришествия? Сотвори, давай, заклинание, не заставляй упрашивать себя, голубчик.
Гридя повторил магические слова, несколько видоизменив их, а вернее добавив лишнюю присказку. После «Скатерочка-хлебосолочка, покорми нас, пожалуйста» он присовокупил «дай нам водки с закуской в достаточном на всех количестве». Ему показалось, что именно такая формулировка будет верной. И не ошибся.