Алексей оторвал взгляд от кружки с чаем, посмотрел в глаза отцу.
Михаил Никифорович увидел дрогнувшие в прищуре веки, резко изменившееся жесткое выражение изуродованного ожогами сыновнего лица. Оно стало холодным, окаменело. Отец понял: лицо Алексея, точно в зеркале, отражает его чувства. Он мышцами ощутил это. Он знал себя, знал — в сыне вспыхнула сейчас его ярость и решительность.
— У, чтоб тебя… — Субботин дернул кочергу. Сухо хрупнула доска в потолке. А он вдруг, схватив кочергу за оба конца, одним нажимом скрутил стальной прут в баранку. И отшвырнул в сторону. Кочерга ударилась о стену, отскочила к ногам Алексея.
Тот нагнулся, поднял скрученный прут, взялся за концы, плавным уверенным движением разогнул кочергу. Потом пальцами выправил неровности на ней и аккуратно поставил кочережку в угол балка.
— Довел ты меня… — Михаил Никифорович сел на табуретку, устало потер лоб. Потянулся к кружке, несколько раз жадно глотнул.
На фоне отдаленного сильного рева фонтана слышно было, как ветер толкается об угол будки. Неожиданно на стене вспыхнул алый прямоугольник с перекрестьем.
— Что такое! — быстро повернулся к окну Михаил Никифорович.
— Это солнце взошло, отец.
— Вижу…
— Ночью снег, а днем будет чертова жарища.
— Ты мне зубы не заговаривай, Алексей Михалыч. Скажи лучше, что натворил? Чем оправдываться будешь? Как защищаться?
— Оправдываться не в чем, отец. Защищаться — от кого?
— Если ЧП, то виновный должен быть!
— Безусловно.
— Уже неплохо, — усмехнулся Михаил Никифорович и ударил себя в грудь. — Я буду обвинять! Салахова. Инженер. И Сашка, наверное, кое-что скажет. Только знай, я его к тебе не нарочно в бригаду сунул.
— И в мыслях не держал такого, — сказал Алексей, налив себе чаю, припал к кружке распухшими губами, потом договорил: — А про себя и остальных — спасибо за информацию. Только давай, отец, считать: мне ты этого не сообщал, я этого не слышал. Комиссия своевременно ознакомит меня с их докладными.
— Да уж, конечно, я тебе не скажу, что в них, — Субботин угрожающе пошевелился на скрипучем табурете и, распаляясь, докончил: — Одно точно! Ты работал на разведочной скважине.
— Что мы знаем о земле? — негромко и задумчиво произнес Алексей. И вдруг вспыхнул: — Ни черта толком не знаем! Бурим почти вслепую. «Может быть», — говорим, «наверное, так», а «вероятно, иначе». На сотню метров глубже, на сто процентов риска.
— Демагогия! — рявкнул Субботин и словно припечатал слово ладонью к столу. — К «риску», как ты ляпнул, ты и близко не подходил.
— При чем тут я? Я о себе не говорю. Не обо мне речь.
— Может, вообще ничего не делать, пока землю, видите ли, не изучим, — саркастически произнес Михаил Никифорович. — Ловко! Бурить — рискованно, летать — рискованно, ходить — рискованно, а вдруг кирпич на голову упадет. Только что ползать, да и то — опять кирпич.
— Убийственная логика! — насмешливо кинул Алексей.
— Брось выступать — не на эстраде, — досадливо поморщился Субботин.
— Ты сравни, отец, что сделано для обеспечения полетов, с тем, что в этом смысле сделано в бурении? Конечно, земля твердая, все выдержит. Но не там на глубинах, куда…
— Ты не дошел, — вставил Субботин-старший.
— Мы знали, каково пластовое давление в этой, конкретно этой структуре?
— А ты ее вскрыл? — ухмыльнулся Михаил Никифорович.
— Может быть.
— А точнее?
— Выходит — «может быть», «вероятно», «наверное»…
— Шламм — на анализ!
— Бак с раствором в грифоне.
— Последний керн где?
— В камералке. Мы пять газовых горизонтов прошли, а на этом вот… Так почему виноват я?
— Не ты, так Салахова, инженер. Хотя к инженеру у тебя никаких претензий? Надеюсь…
— Никаких. А Салахова — что она знает? То же, что и мы с тобой. На сажень под землей она, может, и видит, а на три с половиной километра — сомневаюсь.
— На всем регионе бурили и бурим на этом режиме, — поднявшись, сказал Субботин. — А грифон — только у тебя. Сомневаться можно во всем, даже в собственном существовании. Ни признаваться в нарушении режима бурения, ни повиниться ты не хочешь. Даже перед отцом. От работы отстраняю. Все. Хватит!
Алексей смотрел не на отца, а на лужицу чая у края стола. Потом он начал постукивать по ней пальцем. Лужица, словно амеба, выпустила псевдоподию, тонкая веточка воды доползла до края стола и струйкой стекла на пол.
— С бульдозера меня ты не снимешь.
— Черт с тобой… — проворчал от двери Субботин и добавил едко: — Только поосторожнее. Не свались в кратер. Очень трудно спасать будет.