Машина остановилась. Мотор заглох.
— В старину говорили: язык из-под яшмака больно жжет… — проговорил наконец Караш и хотел было завести мотор, оставив без ответа нелепый выпад Гюльнары. Но тут он заметил впереди санитарную машину, мчавшуюся им навстречу. — Опять что-то случилось на буровой. Идет «скорая помощь».
Гюльнара поднялась и вцепилась рукой в верх смотрового стекла.
— Ничего там не случилось, — неожиданно сказала она. — Прилетел Субботин-старший. Ему что-то понадобилось в поселке, вот он и погнал «скорую».
— Оттуда недавно ушел вертолет.
— Значит, решение послать кого-то зачем-то в поселок пришло на пять минут позже. После того как улетел вертолет. Как будто ты не знаешь Михаила Никифоровича. У него «хочу» и «могу» — синонимы. Завидный характерец.
— Однако ты не очень жалуешь Субботина-старшего.
— Ничего ты не понимаешь, Караш. Ни-че-го. Как есть… Мне до чертиков тошно. Выть хочется. И я сейчас всего и кругом боюсь. Боюсь за Алексея, за себя… — и Гюльнара махнула рукой. — А!
— Почему ты думаешь, что на буровой ничего уже не может случиться?
— Нет буровой. И машина ползет еле-еле.
Караш пригляделся и не мог не согласиться с Гюльнарой. Поравнявшись с ними, «скорая» остановилась, и из кабины вышел шофер.
— Что у вас стряслось?
Из санитарной машины вылез Саша. Он, прищурившись, оглядел Гюльнару, Караша, потом сказал:
— Ваши ребята, Караш, уже подъехали. И ждут.
— Очень большой грифон? — неожиданно для себя спросила Гюльнара. Ей совсем не хотелось спрашивать об этом у Саши. Но, спросив, Гюльнара тут же выругала себя втихомолку.
А Саша глядел на нее, посмеиваясь. Он видел по глазам Гюльнары, как та боялась грифона. И еще он считал: Гюльнара боится грифона, потому что грифон поглотил буровую Алексея Субботина. Поэтому в ответ на вопрос Гюльнары, большой ли грифон, Саша сказал:
— Вы, Гюльнара Курбановна, видели петродворецкие фонтаны? Тогда и фонтан «Самсон» видели. — Саша улыбнулся шире, потому что Салахова лишь кивала на каждый его вопрос и смотрела на него, словно Ахметов вещал откровение. — Так вот грифон бьет в десять раз выше фонтана «Самсон», и струя его в десять раз шире чаши фонтана. А сверху над столбом воды пляшет пламя, которое выше Петровского дворца. Вот и все.
— Зачем ты так? — с укоризной сказал Караш.
— Чтобы Гюльнара Курбановна не испугалась грифона, когда его увидит, — сказал Саша и пошел к машине. Открыв дверцу, он добавил: — Лучше всего начать смотреть на грифон издали. Вон с того бархана. Оттуда он кажется игрушечным.
Ахметов хлопнул дверцей, и машины разъехались.
Голубая прогалина на небе распускалась все шире и шире, становилось теплее, начало парить, и воздух над барханами задрожал, заструился, а отдаленные верхушки зеркально засияли; песок сделался сухим. Из облаков, тянувшихся по горизонту, выкатилось солнце и стало печь, а глазам было уже больно смотреть на искристый желто-красный песок.
Взбираясь на склон, колеса «газика» судорожно дергались в осыпи.
И вся эта перемена произошла в несколько минут, пока Караш и Гюльнара добирались до высокого бархана, на который им кивнул Саша. Они остановились на вершине не потому, что так предложил Ахметов Просто колеса забуксовали в сыпучем песке. С бархана Гюльнара увидела грифон: темный овал кратера, из которого поднимался белесый столб воды, увенчанный пламенем, рыжим, гудящим. Действительно, издали грифон казался игрушечным. Сколько ни пыталась Гюльнара убедить себя, что перед ней страшное зрелище, она не могла.
В этом Ахметов оказался прав.
И еще Гюльнара вспомнила Ленинград. Зимняя мягкая погожая ночь, когда только что прошел крупный снег, но небо чисто и воздух необычно чист, без волокна тумана. Вот в такую ночь на одном из бесчисленных мостов Гюльнара и увидела скульптуру грифона: крылатого льва. Твердо упершиеся передние, лапы сидящего льва чуть откинули его корпус назад, на спине и крыльях — снежная попона, а над мордой с оскаленной пастью — круглый молочный фонарь.
Загляденье!
Даже, когда они подъехали совсем близко и Гюльнара вышла из машины и почувствовала, как под ногами трепещет земля, а водяной столб, подпирающий пламя, ревет, плещется и сипит, и шелестят языки огня, и от них отрываются, и летят в голубое небо, и исчезают огромные лохмотья, и тогда Салахова не ощутила в сердце почти суеверного страха, жившего в ней до того мгновения, в которое она увидела предсказанное Сашей «игрушечное» зрелище.
Она удивилась этому неожиданному впечатлению. И усмешку Саши при встрече с ней она истолковала по-своему: он усмехался, потому что знал о просчете Алексея. Не мог не знать — он как буровой мастер был гораздо опытнее Субботина-младшего, хотя Ахметов нигде не учился и занял должность мастера в то время, когда ими становились по опыту, а не по образованию. В самой глубине души Салаховой совсем не хотелось думать, что Алексей все-таки виноват, но ничего другого ей не приходило в голову. Ведь все равно комиссия, назначенная из объединения, должна будет найти виновного.