Но товарищ Павлов не поднимался по лестнице как положено, а вроде по скользкому канату подтягивался. Того и гляди, на голову свалится. Только успела меня царапнуть такая мысль, как на плечи соскользнул со ступенек корреспондент. Едва удержался. А ведь могло и хуже быть: вон он какой тяжелый, все шесть пудов наберется. Так и давит ножищами, того и гляди, совсем захомутает. Картина, прямо сказать, смешная получается. Кому расскажи — не поверит. Рукой махнет: брешешь ты, Никола, знаем мы тебя...
— Нельзя ли побыстрее? — стараясь быть вежливым, напомнил я.
— Не могу, там — пусто.
— Как пусто?
— Нет ступенек.
— А дальше?
— Не дотягиваюсь. Может, спустимся? Может, зря все это?
На душе совсем тревожно стало. Что же получается? Какая-то ерунда получается? Поднатужился я, приподнялся вместе с насевшим на плечи мне корреспондентом на две ступеньки и вздохнул обрадованно: почувствовал облегчение, только боль осталась.
Вслед за исчезнувшим в выработке корреспондентом заспешил и едва вниз не свалился, вовремя за поручни схватился. Правду сказал товарищ Павлов — не оказалось на месте целых трех ступенек. Кто же их сковырнул? Ладно, об этом я потом подумаю. Сейчас надо быстрее подняться наверх. Минута — и я наверху и, не медля ни секунды, не передыхая, метнулся к сваленным к стенке забоя рештакам, на живот плюхнулся.
— Что это с вами? — испуганно спросил корреспондент.
— Надо, — буркнул я и, согнув спину, сунул руку под нижний рештак... И вдруг как током ударило. Захолонуло сердце. Пусто — ничего. Как же так? Не мог же я ошибиться. Глаз-то наметанный. Столько лет в шахте, лучше, чем дома, ориентируюсь. Неужто проклятое предчувствие оправдалось?
— Что с вами? — все еще не понимал моих странных движений корреспондент.
— Пропал. Нет его.
— Чего нет?
— Факта нет... Обушка.
— Какого обушка?
— Обыкновенного, каким уголь рубали и сейчас рубают... Понимаете, нет. Тут был — и нет, пропал.
— Ах, обушка. Что же вы раньше мне не сказали?
— Вы знаете, где он?
Наверно, я был похож на человека, который за соломинку хватается. Но мне это так самому показалось, а товарищ Павлов мой вопрос по-своему понял.
— Не знаю и знать не хочу, — проговорил он обиженным тоном. — Вы шутить изволили. Как вам не стыдно. У меня времени в обрез, мне в двенадцать часов с директором шахты встретиться надо.
— Хоть с самим министром, — огрызнулся я. — У меня обушок пропал.
— Как ваша фамилия?
— При чем тут фамилия? Тут обушка нет. Понимаете?
Я метался по узкой площадке гезенка — может быть, за какой-нибудь стойкой окажется мой обушок, хотя уже ясно понимал, что ни за какой стойкой я обушка не найду.
— Вы — Червоткин? — спросил корреспондент, заглянув в свой блокнот.
— Ну, Червоткин.
— Так и есть! — Павлов всплеснул руками. — А я-то думал, что передо мной человек серьезный. Вид у вас был соответствующий.
— Это у кого вид соответствующий? У меня?
— Разумеется, — корреспондент неожиданно рассмеялся. — Разыграли вы меня, Червоткин, разыграли. Право, шутник вы. Так и записано — шутник и балагур...
Но мне не до смеха было. Тут обушок пропал, а он — изгаляться, про вид соответствующий. Что он, издеваться вздумал? Да кто я ему такой, на самом деле? Честно говоря, не сдержался я малость, подбежал к корреспонденту, схватил за воротник его чистенькой спецовки.
— Кто шутник? Я?
— Вы, дорогой, вы. Довольны? — и подергался, будто за гвоздь нечаянно зацепился. Но я — не гвоздь, не сорвется, хоть и ростом не высок, и телом худощав, а сила есть, не обижаюсь.
— Ах, перестаньте... Это мне обижаться надо... Столько времени зря потерял.
Только тут я понял, что он имеет в виду. Конечно же, он не верит, что у меня действительно обушок пропал.
— Вы — не верите?
— Разумеется, нет. И отпустите — хватит.
— Я так схвачу, что не обрадуетесь.
— Господи, да вы... вы еще и грозитесь...
— Нужны вы мне.
Отпустил я корреспондента, присел на рештак, голову опустил. Сидел и думал: «Кто же мог обушок взять? Знаменитый обушок, который с таким трудом отыскался уже однажды. Обушок учителя моего Ивана Григорьевича Косолапова. Такой вот примечательный факт».
Я сидел и думал и совсем забыл про Павлова.
— У меня время истекает, — напомнил он о себе.
— А у меня обушок пропал.
— Я-то здесь при чем? Мне идти надо.
Верно: он тут ни при чем. И чего я так раскипятился? Все равно ему моей беды не понять. Да и где понять такому, к нашей жизни подземной не приспособленному.
— Идите, я не держу.
— Но я... я здесь впервые.
— Уходите к чертовой матери, — неожиданно заорал я.