— Было такое, — согласился Тищенко, смущенно крякнул в ладонь. — Раз так — извиняй... Был у нас тут на днях один такой, на тебя обличьем схожий. Только похитрее, пообкатистей. Тоже в каком-то поганом деле уличить нас собрался.
— Не может такого быть! — возмутился я.
— Не веришь? Мне, Тищенко, не веришь?
— Не верю, — твердо проговорил я.
Опять хватанул меня Тищенко сильными ручищами, в третий раз повторил:
— Не веришь?
— Нет. Лицо мое единственное в своем виде и на какое-то другое, тем более на проходимца, пусть даже хитрого и обкатистого, походить не может.
Отпустил меня Тищенко — засмеялся. Засмеялся и напарник.
— Ну и шутник ты, парень, — сказал Тищенко. — Мог ведь запросто схлопотать.
— Мог, — спокойно подтвердил напарник.
— Да и вы хороши — сразу за грудки. А грудь-то моя не казенная.
— Извиняй, коли так... Значит, обушок пропал? Из гезенка, говоришь?
— Вот-вот, — обрадованно воскликнул я и придвинулся ближе к Тищенко, как к другу заветному, уже начисто забыв про всякие оскорбления в мой адрес. — Вчера положил, а сегодня — нет. Приметный такой обушок — с медной пластинкой на рукоятке, с резной окантовкой.
— С медной пластинкой? — живо отозвался напарник Тищенко. — А не обушок ли это, случаем, Ивана Косолапова?
— Его, Ивана Григорьевича. Значит, видели?
— Когда-то видел.
— Давно? — нетерпеливо спросил я.
— Давненько, лет пять назад. Тогда Иван Косолапов еще настоящим шахтером был.
— Почему «еще», почему это «был»?
— Был да сплыл, — равнодушно отозвался напарник Тищенко.
— Нет, вы уж договаривайте.
Я заволновался, вплотную привалился к этому с узким, как бы срезанным подбородком. Тищенко улыбнулся:
— Смотри-ка, Алексей Фомич, как он засуетился. Того и гляди, за грудки схватит.
— И схвачу! — выкрикнул я обиженно. — Я — ученик Ивана Григорьевича Косолапова, и обушок этот пропавший он мне на память подарил.
— Вон что, — протянул Алексей Фомич. — А я-то, старый дурень, сразу в лоб. Извиняй, коли так.
И то, что он повторил то же самое извинение, что и Тищенко, и повторил с ядовитой усмешкой, совсем меня выбило из колеи, и я бы на самом деле схватил Алексея Фомича за грудки, но упредил, и вовремя упредил, Тищенко.
— Охолонись, парень, ишь, раскипятился, — повернулся к напарнику и строго, на правах бригадира, проговорил: — А ты, Алексей Фомич, не трави парню душу. Раз проговорился — до конца и выкладывай.
— Можно, — коротко отозвался Алексей Фомич, но сам замолчал — уставился на упавшие с моих колен рукавицы.
— Что же вы, говорите, — глухим голосом выдавил я.
— Давай, Алексей Фомич, начинай, — поторопил напарника Тищенко.
Алексей Фомич поднял мои рукавицы, положил рядом со мной на бревно.
— Ты, парень, не серчай. Ты прежде подумай.
— Не тяни, — не выдержал Тищенко. — Надо — поймет.
И Алексей Фомич заговорил — неторопливо, четко и ясно:
— Почему, значит, был? А потому, значит, и был, что оказался недостойным чести шахтерской. Мы его из бригады нашей уйти попросили. Не нужон нам такой был — с душонкой частника. Он ведь что надумал? А то надумал, что мы вроде бы никудышные, ни к чему не приспособленные. Один лишь он — герой. Коллективом побрезговал, нахрапом полез. Он, мол, один все умеет да разумеет. А остальные — так себе, при нем лишь состоят. В тот год мы на девяностой лаве работали. Лава попалась паскудная — низкая, по всему забою вот такой, с ладонь, прослоек породы выступил, на отладку плохо поддавался. Ох, и помучились мы. По всем признакам ту лаву комбайном брать надо, а нам врубовку сохранили. Не хотело руководство понять, что так оно хужее. А почему? А потому, что живой пример у них оказался — Иван Косолапов. По десять метров за смену брал. Весь, бывало, упарится, едва до бани доберется, а свое гнет: вот, мол, я какой. Я могу, а вы — нет. Да еще, подлец, изгаляется: у меня обушок особый — с медной пластинкой, с резной окантовкой. Сам уголь рубит... Само собой, руководство такого товарища вперед выдвигает, а того не разумеет, что от такого геройства один вред происходит. Так и вышло — до аварии дело дошло. Одного паренька придавило, едва калекой на всю жизнь не остался. Вот тут и попросили мы подобру-поздоровому удалиться из нашей бригады Ивана Косолапова: пущай он со своим обушком знаменитым в другом месте рекорды устанавливает. Нам же такой не нужон...
— Не верю я... не мог он...
Впервые услышал я про Ивана Косолапова такие худые слова и, конечно, не мог поверить в то, что рассказал мне неизвестный Алексей Фомич. Да и как я могу поверить, если и мысли маломальской насчет поступков, недостойных звания шахтерского, никогда не держал про учителя своего. За все полгода, что я провел с ним, только одно положительное слышал, да и сам видел и чувствовал, какой он замечательный человек — Иван Григорьевич Косолапов.