— Разве так?
Все было просто: послать группу шахтеров в ночную смену — пусть подкрепят места, где сдавило стойки и прогнуло верхняки, очистят дорожки в лаве от породы и угля, что пластами отставали от груди забоя.
— Пять человек? А не мало? Может быть, все звено?
— Зачем? И этих будет достаточно. Не такие мы щедрые. Об экономии и здесь надо думать. Ну как, бригадир, будем кричать?
И впервые за время разговора Зацепин улыбнулся. Леонтий, как бы не веря, еще раз кинул взгляд на листок. «Да, все верно. Пятерых вполне достаточно. Даже объем работы подсчитан». Леонтий смущенно проговорил:
— Ты уж извини, Ксенофонтыч.
— Давно бы надо.
— Да тут мы... Тут нас, — Леонтий так и не решился взглянуть на Зацепина. — Разное думали. Не обижайся, если что не так.
— Ничего. Присаживайся, Леонтий Михайлович...
— Без Михайловича. Договорились?
— Ладно, без Михайловича. Значит, так, Леонтий, прикинь, кого послать?
— А чего думать? Кто вызовется, тот и пойдет. Все надежные. Я — первый. Так и записывай.
— Тебе запрещаю. Категорически! Ты бригадир и должен быть на установке секций.
— Так я останусь после ночной. Сколько раз так было. Привык.
— Больше так не будет.
— Это серьезно?
— Вполне. Об этом я уже говорил с Алексеем Ивановичем. Он согласился со мной.
— Но ведь я бригадир, я не собираюсь...
— Отсиживаться в кустах? Это хотел сказать?.. Не волнуйся, и на твою долю работы хватит. Ты должен быть там, где больше всего полезен. Вот главное для тебя. Согласен?
Сказано было твердо, решительно, и Леонтий неожиданно понял, что с этого момента в его судьбе обозначается новая линия и эта линия станет для него со временем ведущей.
— Согласен, — помедлив, проговорил Леонтий.
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
В субботу ровно через две недели все сто сорок секций были установлены, и на следующий день, в воскресенье, назначили спуск комбайна. Директор шахты Кучеров хотел было возразить, но Зацепин и Ушаков убедили его, что ждать до понедельника — значит поступить неразумно: лава уже начинала «играть», и держать ее «без работы», как выразился начальник участка, больше нельзя.
— Каждая минута дорога, каждая, — упорствовал Зацепин. Его поддерживали Леонтий и Алексей Иванович, который накануне разговора спускался в шахту.
Раньше всех явился Федор Пазников (он все-таки сдался, не выдержал, перешел в бригаду Ушакова) и ни на минуту не отходил от машины — сам руководил доставкой, криком изводил такелажников, которые были обижены, что им пришлось работать в выходной.
— Чего ты надрываешься?! — огрызнулся один из них. — Железяка — она и есть железяка. Не яйца же грузим!
— Сам ты яйцо! — возмущался Федор. — Это же механизм, понимать надо!
— Ишь вылупился, — буркнул сердито другой такелажник. — Грехи замаливаешь?
Федор подскочил к обидчику, замахнулся болтом:
— Я те покажу!
— Тише вы, черти! — разнял их Сергей Наливайко, сам вызвавшийся к ним в помощники. — Успеете еще, подеретесь. Путь-то нелегкий.
Сергей сказал верно — путь оказался долгим, растянулся на полторы смены.
А сначала, как все собрались в механическом цехе, где посередине на деревянной промасленной площадке лежал комбайн, шутили:
— Это мы мигом! И не такие штуки таскали! Не впервой!
И столь были уверены в легкой победе, что разрешили себе перекур. Ближе всех к комбайну стоял Федор, любовно поглядывал на новые, сверкающие ручки механизма.
Подошел Сергей, присел рядом на корточки.
— Что за штуковина? — ткнул пальцем в щиток.
Федор усмехнулся: нашел штуковину! Да это... это — сердце машины, главный пульт управления.
— Щиток, — ответил холодно, с неприязнью.
— Щи-ток, — раздельно, как бы заучивая, повторил Сергей и, будто не замечая того, что вопросы его все больше раздражают Федора, удивленно спрашивал:
— А это?.. А это?..
— Вот что, — обрезал вконец рассерженный Федор, — занимайся своими делами.
Ему так хотелось остаться одному, в последний раз — еще несколько минут — полюбоваться вот здесь, при солнечном свете, красавицей машиной. Но Сергей будто прилип, — ничуть не смутившись, проговорил:
— Эка сердитый! Да я, может быть, машинистом стану. В техникуме изучал — все будто знаю, а вот так наяву — впервые.