Приготовив снадобье, Бомелий отправился в темницу, насвистывая весёлую песенку, радуясь тому, что человек, к которому он давно питал глухую ненависть, скоро будет иметь возможность расплатиться за свои грехи сполна.
5.
Скуратов сидел в темнице, где держали Грязного. Двое опричников смотрели друг на друга, словно исподлобья. Григорий не чувствовал ненависти к палачу. Он испытывал нечто вроде истощения после долгой болезни. Но беспокойство за Марфу росло с каждым часом, а решиться спросить о состоянии девушки у Скуратова, у опричника не хватало духу.
– А знаешь, – вдруг сказал палач жертве, словно оправдываясь, – я хотел только упрочить своё влияние при царе. Ведь Марфа красавица. Дурак ты, Грязной. Всё испортил.
– А ты думаешь, она б меня полюбила?
– Ещё раз говорю, дурак. Плохо тебе в спальничьих жилось? При хлебе, при вине, а, иногда и какой-нибудь лакомый кусочек подвернётся… женщины были легко доступны. Дурак, сам себя сгубил…
Григорий смолчал. Он действительно любил Марфу. Григорий никогда не думал, что сможет полюбить. Будучи спальничим царя, постоянно слушая, и, видя, всё, что творилось с Иваном, сердце Григория будто закрылось для чувств. И, вот, в Новгороде, он увидел Марфу. Что шевельнулось у него в душе тогда, опричник не знал. Но какое-то странное, душевное чувство к незнакомой, но прекрасной девушке разлилось по душе Грязного. Он понимал, что чистая душа Марфы никогда не полюбит его, развращённого, и перепачканного кровью. Но всё же, желание любить, и быть любимым толкало его на сумасбродные поступки. Марфа, казалось, не замечала любовь опричника. Они были слишком далеки, и различны характерами. Но однажды… нет, ему, наверно, просто почудилось, что дочь новгородского купца посмотрела на него с благосклонностью. Однако, не с той благосклонностью, с которой на него смотрели женщины, желающие отдаться ему. С другой. С детской, наивной. Позже он ругал себя, что позволил себе так обмануться. Достоин ли жалости небес тот человек, который погряз в грехах; тот человек, который забыл о том, что такое любовь, привязанность, искренность? Мир перевернулся. Григорию казалось, что он и не знал девушки, более прекрасной, чем Марфа. Всё опостылело. Спальня царя, сам Иван. Первым перемену в характере ненавистного опричника заметил Бомелий, который с дьявольской проницательностью разгадал, что происходит у него в душе. Долго издевался Бомелий над соперником. Предлагал даже приворожить. Грязной хмыкнул:
– А, будет ли гарантия?
– Гарантия будет, коль свяжешься с тёмной силой… быстро и легко…
– Тебе погубить всегда легко. – Ухмыльнулся Григорий.
– А тебе? Помнишь Новгородский погром?
Соперник поморщился.
– Вот, и я помню. – Продолжал Бомелий. – Как ты их всех давил! Как мухи в Волхове тонули… а всё ты, ты… мне проще: глотнул яду, и нет человека. Тебе небось по ночам кошмары снятся, мертвяки приходят. Особенно сейчас… в твоём состоянии…
– Ты всё знаешь, ничего от тебя не скроешь. И какому только дьяволу ты служишь?
– Такому же, как и ты… только мне легче…
Грязной промолчал.
– Ну, берёшь ли ты зелье?
Опричник поморщился.
– Если я приворожу Марфу, об этом будет известно Ивану. Хотя бы ты скажешь…
– Не скажу.
– Кто тебе поверит, Елисей? Тебя даже Темрюк ненавидит.
– Темрюк расплатится…. – проговорил Бомелий.
– Известно как…- полушёпотом сказал Грязной, и вышел.
«Вот и повод исполнить приказание царя…. Отравитель уже есть».
И голландский доктор с радостью стал готовить зелье для Марфы.
Когда зелье начинало действовать, и дочь купца Собакина объявили царской невестой, отравитель долго ехидничал по поводу «приворотного зелья». Тогда Григорий не придал его издёвкам голландца особого значения: уж слишком он был обеспокоен состоянием Марфы.
Тогда опричник понял, что отравитель царю гораздо важнее спальничего, и поэтому сносил муки, не называя больше никого.
Приворота не получилось. Грязной расплатился сполна. Стараниями его любовницы, Любаши, приворотное зелье было подменено ядом…
Причём, зелье дал сам влюблённый, не ведая о подмене.
Малюта замолчал. Истязать Грязного ему вовсе не хотелось, но, раз приказ был, он раза два хлестанул опричника плёткой.
Церемония венчания проходила тихо, в прекрасном, хорошо отделанном храме. Впервые к женщине, которая шла с царём под венец, царьспытывал никакого чувства. Марфа казалась ему почти ребёнком, и даже, сделав её женой своей, царь не желал её обесчестить. Чем-то Марфа Собакина напомнила ему его первую жену, Анастасию, после преждевременной смерти которой в него, будто бес вселился. Грозный не мог с ним сладить. Адов дух гнал царя на убийства, а, иногда, просыпаясь от кошмара в ночи, Грозный кричал: «Курбский! Спаси меня!», словно призывая беглого князя, которого любил душой, на помощь. И Курбский спасал. Князь-беглец, в душе верный Ивану, по – своему любил его. По ночам блуждающий дух князя сидел у постели Ивана, и лечил его горячий мозг, скорбя о его деяниях.
6.
Бомелий, тем же путём, что и Грозный со Скуратовым и Грязным, спустился в подземелье в сопровождении тех же палачей. Пахло кровью, и та же голова валялась у той же серой стены. Бомелий пнул её ногой, и пошёл дальше. Голова куда-то откатилась.
– Хорошая у него будет смерть! – Одобрительно сказал один из палачей, который нёс чашу с ядом. – Вкусно пахнет…
– Попробуй! – Съехидничал другой.
– Тише! Не пролейте. – Затрясся Бомелий. – Этот яд предназначен для самого спальничьего царя, и я не хочу, чтобы какая-нибудь ценнейшая капля этого снадобья пролилась на пол. Доброму человеку должно хорошее угощение подать. Сегодня же свадьба царя.
Палачи расхохотались. Бомелий на них цыкнул, и они замолчали. Доктор снова помрачнел. Сверху доносились звуки музыки, было ясно, что скоро торжества начнутся.
– Эх, – вздохнул один из палачей, – нам бы туда.
Он вожделенно потянул носом, представляя, что нюхает запах гуся, или какой-нибудь другой птицы, но только терпкий запах крови вдарил ему внос. Палач поморщился. Теперь противно засмеялся и Бомелий.
– А чем заслужил? – Спросил он у гиганта. – Тем, что людей убиваешь? Иди, погреми, попугай немного невесту. Она же итак чахнет, говорят…
– Говорят…- сквозь зубы процедил второй палач, и пристально уставился на первого: мол, молчи. А сам подумал: «хитрый лис, сам отравил, таки ещё притворяется, что первый раз слышит! Спросить бы его о составе яда, который он применял!».
Дальше шли молча.
Бомелию явно понравился вид униженного, избитого Малютой и измученного пытками Грязного. Больше теперь этот любимец царя не сможет миловаться с девками, таская их по углам, как Васька, который, кстати, пошёл под ножик Малюты. Да и кому понравится это кровавое тело, на котором были следы раскалённого железа! Кому понравилось бы это изуродованное лицо, всё в ссадинах, синяках, и открытых ранах, одну из которых, на губе, Грязной пытался слизать языком. Какой отвратительный у него язык! Бомелий наслаждался с минуту. Затем, подошёл к Григорию, и заглянул ему в глаза. Опричник тут же закрыл их.
– Я же сказал, расплатишься! – Издевательски улыбнувшись, сказал Елисей.
Грязной не ответил.
– Давай яд. Знаю, что принёс. – Немного подумав, произнёс он.
Один из палачей издевательски-комично протянул ему чашу с ядом.
– Пей за здоровье невесты государя! – Масляно улыбаясь сказал он.
Грязной попытался было встать, чтобы опрокинуть чашу, но не смог: ноги отказали ему. Один из палачей, положив руку ему на плечо, силой заставил сесть. Другой палач схватил настрадавшегося опричника за волосы, и откинул его голову назад.
Его товарищ, который держал чашку с ядом, влил туда содержимое. Последние, что запомнил Григорий перед смертью, это издевательское лицо Бомелия, расплывшиеся в улыбке, и губы отравителя, шептавшие:
– А сегодня ночью не твои руки будут ласкать белоснежное тело Марфы!
Грязной страдальчески посмотрел на Бомелия, и испустил дух. Елисей скомандовал палачам, чтобы шли обратно.
.
7.
Спасённый неизвестным Грязной на следующий день узнал о том, что начались новые смотрины царской невесты. Григорий думал, что он не будет узнанным, и решился пробраться к царю чтобы узнать, кто та несчастная, которая удостоилась подобной чести...