Неожиданно, откуда-то полилась кровь, забрызгавшая лица и руки идущих. Григорий совсем пал духом. Он давно боялся Ивана, и теперь, смотря на царя, ему казалось, что он смотрит на какое-то страшное чудовища, на Кощея из русских сказок, о котором ему рассказывала сестра. В некотором царстве, в некотором государстве жил был Кощей бессмертный, и смерть его заключалась в яйце, а яйцо находилось в сундуке под дубом за семью цепями, а сундук сторожил медведь…
А есть ли смерть у этого человека? У царя, всея Руси? Где то яйцо, которое принесёт ему погибель? Или его смерть в нём самом таится, как в сундуке, находящемся под огромным раскатистым дубом? Захлебнётся ли Грозный от собственной ненависти, или падёт жертвой какого-нибудь Бомелия? Бомелий! Григорий задохнулся от нахлынувшей на него ненависти. Удушил бы собственными руками! Всё отобрал, как грозился. И какой чёрт его толкнул обратиться к этому чернокнижнику за любовным приворотом? Ведь знал же Грязной, каков этот «доктор»! Знал, и не удержался…
Грозный! Вот, что всегда пугало Григория. И вот они столкнулись. Какой рок вмешался в его судьбу, разрушив её до основания? Бомелий наколдовал, верно, Бомелий! И Грязной и, правда, начал думать, что Грозному на Марфу указал именно этот чёртов отравитель. Но теперь счёты не сведёшь. Поздно. Он опоздал. Елисей избавился от него, раньше, чем он подумал о том, что колдун будет повинен в его гибели.
Они пришли. Высокие, обветшалые потолки, бесчувственно смотрели на обречённого человека, который решил, что не скажет им ни слова, не раскроет свои истинные чувства. Он чувствовал себя ничтожным, маленьким, никому не нужным. А был ли он нужен кому-нибудь в этой жизни? Наверное, даже матери, которая после рождения его бросила его в грязное корыто, и пошла упиваться с любовником. Об этом ему рассказывала старшая сестра, которая сейчас находилась Бог весть где, да и была ли она жива? Своё возвышение он не помнил. Помнил лишь, что пришёлся по душе жестокому царю именно тем, что дрожал перед ним, как осиновый лист, и раболепно падал ниц. Он никого не предавал, не закладывал, как Бомелий, просто нёс государеву службу, как положено, чем вызывал раздражение у многих и заслуживал уважение царя Ивана. Но он отличался распутством, ровно, как и все люди того времени, включая и самого царя. Дух мракобесия царил над Русью, да и над всей Европой в целом. Один за другим появлялись государи, которые наводили ужас на современников, и заставляют содрогаться потомков. Начался допрос. Грозный пододвинул под себя какой-то ящик, который был запачкан свежей кровью, и, не обращая внимания на это, сел на него, даже не отвернув платья.
Грязному было предъявлено обвинение в отравлении царской невесты, что впрочем не являлось для последнего новостью. Он горько ухмыльнулся, и стал всё отрицать.
Тогда по приказу Грозного он был сильно избит плетьми. После истязаний, Иван сказал:
– Достаточно. Он будет говорить.
Приложив к обнажённой спине опричника раскалённое железо, царь, схватив его за волосы, стал расспрашивать:
– Ты почто царскую невесту изводишь, пёс смердячий?
Грязной взвыл.
– Отвечай, собака! Все кишки повынимаю. Малюта!
Палач подошёл к жертве. Грязной еле прошептал:
– Люблю я её, любил, и буду любить, пока светит Солнце на небе.
– Повтори! – Наслаждаясь, потребовал Грозный.
– Люблю…
– Громче!
После очередного прикладывания железа, Григорий вынужден был повторить громче. Крик жертвы был слышен во дворце. Марфа открыла глаза.
– Меня кто-то звал? – Еле прошептала она. Пришедший навестить девушку отец, подошёл к ней, благодаря Господа о том, что дочь открыла глаза. Этот суховатый старик с длинной бородой, доходящей ему почти до пят, за время болезни единственной милой дочки, которая была поздним, и желанным ребёнком, совсем побелел за время болезни дочери. Мать Марфы и вовсе слегла. Отец подошёл к дочери, крепко сжал её руку, и поцеловал. В голубых глазах этого, изрезанного морщинами, старика, таилась печаль, боль и тревога. Эх, зачем же он радовался, когда Марфу объявили царской невестой! Сейчас же он, не помня себя, твердил заученные молитвы наизусть, забросив все свои прежние дела, не спрашивая даже о здоровье возлюбленной жены своей.