«Тюмень, Тобольской губ., 30, VI. Вчера около 12-и часов дня, какая-то женщина, подойдя к шедшему по улице с. Покровского Григорию Распутину, ранила „старца“ ударом кинжала в живот. Кинжал застрял на глубине 3 1/2 вершков. Распутин упал, обливаясь кровью, и тотчас же потерял сознание. Почитатели „старца“ немедленно по телеграфу вызвали из Тюмени врачей. Положение раненого внушает серьезные опасения», – писала московская газета «Русское слово» 1 июля 1914 года.
«30-го июня немногочисленные друзья Распутина, находящиеся не в Петербурге, получили сведения, подтверждающие факт покушения на жизнь „старца“. По одной версии против Распутина был организован целый заговор, – по другой – покушение произведено на романтической почве. <…> Одно близкое к Распутину лицо сообщает, что покушавшаяся на жизнь „старца“ бывшая поклонница Илиодора. Женщина эта из Петербурга уехала вместе с Распутиным в одном поезде. В течение дня в Петербурге было получено ряд частных телеграмм о состоянии здоровья Распутина, но крайне разноречивых. В одних сообщалось, что жизнь Распутина находится в большой опасности, так как кинжал отравлен и рана очень велика, в других, что Распутину значительно лучше и его перевозят в Тюмень. Поздно ночью новая телеграмма сообщила, что Распутин скончался», – поспешила с непроверенным известием в тот же день петербургская кадетская «Речь».
«ПОКРОВСКОЕ, 30 – VI. (Срочная.) В селе циркулируют мало вероятные слухи, что покушение Гусевой есть не что иное, как изуверство. Гусева напала на Распутина с целью испытать силу распутинской святости. Если бы Распутин действительно оказался пророком, то его не взял бы кинжал – рассуждает Гусева», – писал «Петербургский курьер». И так получилось, что именно это издание оказалось в наиболее привилегированном положении.
Собственный корреспондент «Курьера» прямо с места событий телеграфным способом передавал в редакцию подробности покушения. А звали этого удачливого журналиста Вениамин Борисович Давидсон (по другой версии Дувидсон или Дувидзон), и, согласно воспоминаниям Матрены Распутины, оказался он в нужном месте в точный час не случайно. Началось все еще в Петербурге.
«Однажды раздался телефонный звонок, звали меня. Мужчина, совершенно не знакомый мне, с ходу начал объясняться в любви, говоря, что видел меня на улице. Я спросила, уверен ли он, что имеет в виду именно меня, а не Марусю. Он ответил, что совершенно уверен.
Он пообещал позвонить снова и стал звонить каждый день. В конце концов, признался, что шел за мной до самого дома и так узнал, что я – дочь Распутина.
Молодой человек не скупился на лесть, и я уже почти влюбилась в него, но мне пришлось сказать, что я не могу с ним встретиться, потому что через несколько дней уезжаю с отцом в Сибирь. Звонки тут же прекратились.
Добравшись до Тобольска, мы пересели с поезда на пароходик и на нем приплыли в Покровское.
На одной из остановок, совсем недалеко от Покровского, на пароход сел смуглый молодой человек. Он, дождавшись, пока рядом не окажется отца, представился мне, назвавшись газетным репортером Дэвидсоном. Я сразу узнала голос – это он звонил мне. Мне не очень понравилось лицо молодого человека, но я была польщена тем, что он поехал вслед за мной. Все это было так романтично. Отцу я ничего не сказала. И жалею об этом до сих пор. Моя глупость привела к трагедии. (Потом выяснилось, что Давидсон – один из участников покушения на моего отца. Как только мы прибыли в Покровское, он тут же отправился к Хионии Гусевой, чтобы закончить подготовку к преступлению.)».
Относительно того, был ли Давидсон кандидатом в распутинские зятья или Матрена все сочинила, свидетельства очевидцев расходятся.
«…Давидсон, случайно бывший в это время в с. Покровском и познакомившийся с семьею Распутина под видом жениха старшей дочери Распутина, – писал про него Белецкий, но далее уточнял: – Так как Давидсон, с которым Распутин и семья прекратили знакомство после статей о Распутине, тем не менее, продолжал звонить по телефону в дом Распутина, то А. А. Вырубова просила меня положить предел преследованию Давидсона старшей дочери Распутина и была обеспокоена возможностью дальнейших его газетных выступлений о Распутине».
«Никогда я не слыхала, чтобы Давидсон выдавал себя за жениха дочери Распутина, надоедал последнему и его семье и писал в газетах о Распутине», – отрицала все Вырубова.
А между тем Матрена в своей книге описала, как происходило покушение и какое отношение мог иметь к нему журналист.
«Вскоре раздался стук в дверь. Я побежала открывать. Пришел Давидсон, который хотел узнать о положении отца, объяснив, будто хочет послать репортаж в свою газету. Пока я смотрела на него и слушала его расспросы, меня вдруг осенила ужасная догадка: этот человек меня обманул. Мой мозг словно осветил взрыв фейерверка, я поняла все: зачем он звонил мне по телефону, зачем льстил мне, пока не выудил нужные ему сведения о нашей поездке в Сибирь, почему оказался на том пароходе, и самое отвратительное из всего – зачем он пришел к нам домой. Конечно, он хотел разузнать, удалась ли попытка убийства. Я – причина несчастья! Я привела убийцу к отцу!
Я толкнула Давидсона, что-то кричала ему – не помню. Потом – провалилась в обморок».
«ПОКРОВСКОЕ, 1 – VII. (Срочная.) После долгих хлопот и уверений, что я не нарушу покой раненого, меня, наконец, пустили к Распутину. Распутин лежит на спине в большой просторной комнате. Около него хлопочет сестра милосердия, из родных никого нет. Распутин мне сказал: – Я ее вижу в первый раз. Доносились до меня слухи о том, что хотят убить меня, не верил я этому… Это все проклятый Илиодор!.. Но, на зло им и всем недругам, жить буду! Все равно буду… А им петля на шею!» – писал Давидсон в «Петербургском курьере» 2 июля 1914 года на основании взятого им интервью.
И в тот же день другая петербургская газета «Земщина» задавала вопрос: «Почему она (газета „Петербургский курьер“. – А. В.) оказалась единственным органом печати, командировавшим своего собственного корреспондента в село Покровское, куда поехал на покой Григорий Распутин… Предусмотрительность «Курьера» выходит из обычных рамок. Она наводит на разные размышления…»
Ревность газетчиков понятна, но все же непосредственное участие Давидсона в заговоре Илиодора представляется довольно сомнительным. Во всяком случае никаких доказательств полицией найдено не было. Что же касается «Петербургского курьера», то он и раньше с равным успехом печатал статьи как против Распутина, так и за него. Главное – про Распутина. И это момент принципиальный: если прежде против царского друга восставали идейные борцы вроде Новоселова, Меньшикова и Тихомирова и стремились привлечь к нему внимание властей и общественного мнения как к явлению болезненному и требующему немедленной хирургической операции (ампутации от двора, если так можно выразиться), то теперь журналисты и их предприимчивые хозяева превратили сибирского мужика в информационный товар и принялись качать из этой тюменской скважины деньги, то есть заниматься тем, чем почти весь XX век занимались и по сей день занимаются люди в самых разных странах, сочиняя про Распутина бульварные романы, вымышленные мемуары, подложные дневники, псевдоисторические изыскания и эротические фильмы, а также открывая частные музеи и выставляя, якобы распутинский, гигантский фаллос.
Но начало этой «нефтедобыче» было положено еще при жизни Григория, и свои гонорары расторопный Давидсон получал сразу по двум ведомостям: от редакции газеты и из Департамента полиции, о чем говорил его директор С. П. Белецкий на следствии в 1917 году.
Существенно и то, что вокруг Распутина катастрофически приумножалась ложь, и это дает основание его сегодняшним поклонникам объявлять фальсификацией любое неудобное для них свидетельство о их кумире. Хотя фальсифицировались и удобные.
Вот характерный образчик – статья некоего В. Алексеева «Час в гостях у Григория Ефимовича Распутина», опубликованная все в том же «Петербургском курьере»:
«Сели за стол.