Поразмыслив и успокоясь от вызванного набежавшими мыслями помутнения и обеднения той душевной бодрости, которой он преодолевал до сего времени все стоявшие перед ним заботы, препятствия и опасности, Шелихов в полночь вторично вызвал к себе Щукина.
— Теперь поедешь? — спросил он Афанасия, передавая ему выкупное свидетельство и разорванную пополам кабальную запись.
— Сказал — поеду! — как будто равнодушно ответил «Золотые руки» и с усмешкой добавил: — Почто кабальную разорвал, Григорий Иваныч? А ежели я…
— Неволить не буду, на дело это я и сам по охоте встал.
— А будет ли дело, Григорий Иваныч? — с сомнением отозвался Щукин. — Обсеем дальнюю землю русскими косточками, а жатву кто собирать будет?
— Кто жнецом ни будет, нас забыть не должон… Иди, Афанасий, собирайся! — Мореход не допускал сомнений в будущем начатого им дела. Как везде, Россия твердой ногой стоит в Новом Свете.
Отпустив Щукина, Шелихов уселся за стол и до самого утра, дважды сменив за ночь свечи, скрипел пером, набрасывая полууставной скорописью самонужнейшие указания и поручения Баранову. Завтра, обсудив дело с Натальей Алексеевной и Резановым, даст перебелить их конторщикам. Связь с заокеанской землей была из рук вон плоха. От корабля до корабля, отплывающего в Америку, приходило по году, а то и больше. Дел и расчетов накапливалось для каждой оказии множество.
С восходом солнца войдя в комнату, Наталья Алексеевна застала мужа за столом, заваленным исписанными листами бумаги.
— Гришата, на тебе лица нет — погляди на себя в зеркало! И за что ты себя и меня мучишь?
— Добро, добро, как раз вовремя пришла! — не замечая тревоги жены, загудел мореход. — Я Александру Андреичу писули сочинял на всё и про всё, чтоб как мы прибудем… Послушай и, если что упустил, нагадай. Наперед о городе ему пишу, Ираклия чертежи пересылаю, а писулю в пояснение к ним… Жаль, Миколеньки нет, дело рассудил бы и всегда к месту присоветует. С Анютой в саду, поди, гуляет. Эх, досадно!
— А я перед вами тут как тут, как лист… с цветочком стою, — послышался вдруг голос Резанова, галантно склонившегося в сторону вошедшей с ним молодой жены. И год спустя после свадьбы Николай Петрович неизменно сохранял в отношении жены тон изящной влюбленности и рыцарской любезности. — Вместе и послушаем ваши предначертания, Григорий Иваныч, к Америке относящиеся…
— К чертежам приятеля нашего Ираклия разъяснение преподаю! — проговорил Шелихов и, как всегда, с наслаждением весь ушел в раздольные планы американского благоустройства.
— «Поставленные ворота, — читал Григорий Иванович, — большие, крепкие, наименовать «Чугацкие» или «Кенайские» или как-то иначе… Вообще названия мест писать, как принято от здешних обитателей, а своими названиями не обезображивать. На батареях надо иметь хотя бы двадцать пушек. Утром при поднятии флага обученные мальчики должны бить в барабан, по вечерам играть музыку в крепости или при батареях. Караулы в гавани и по всем артелям наистрожайше соблюдать. Подтверждать, чтобы ружья были чистые. Всех не умеющих стрелять обучать с прилежанием. За повреждение ружья записывать без отпущения. Секрет огнестрельного оружия накрепко каждому сохранять.
Наименовать город сей, пока дальнейшее от начальства последует повеление, в честь российской славы — Славороссией… Обелиск поставить в честь русских патриотов…»
— Гришата, ты все о наружном печешься, опять о пушках, ружьях пишешь, — перебила морехода Наталья Алексеевна, — а для американских жителей, братьев Куча нашего, — им защиты ты требуешь?
— Не сбивай, Наталица, выслушай — то, о чем говаривали по вечерам, все изложил… Ну, о строениях и устройстве градском умолчу — скучно тебе. О людях хочешь? Изволь! «…Вверенных и подчиненных тебе мореходов нашей компании, передовщиков и работных без лицеприятия в строгости и порядке содержать…»
— Опять в строгости! — грустно заметила она.
— Экая нетерпеливая! Сбиваешь меня с порядка, — ворчал муж, отыскивая прерванную строку. — Ага!.. «…ссоры, драки, несогласия, развраты строго наблюдать и исправлять». Своих, русских, надо допреж всего в чувство привести! — пояснил Шелихов. — Они там завоевателями расположились, испанские и английские обычаи заводят… Сие истребить надо, а что до американцев касаемо, так вот мое распоряжение! — Он перебросил несколько исписанных листиков и, с напускным неудовольствием поглядывая на слушателей, прочел: — «…тамошних обитателей, аманат, служащих при компании каюрами и в работницах, содержать в хорошем призрении, сытыми, а работниц обувать и одевать и никого не допущать до обиды не токмо делом, но и словом. Шить и мыть каюркам никому не позволять.