…На всех лисьевских алеут нынче и впредь, сколько их будет, иметь содержание отменно хорошее, одевать и обувать, как русских, негнусно. Если пожелают восвояси — проводить честно. Об усердных людях и их жизни иметь верную записку и всякое человеколюбивое попечение».
— Содержать негнусно — это хорошо! А как из земли их вытащить, ты подумал, Гришенька? Помнишь, мы с тобой вместе дивились, как они в ямах земляных живут, в них родятся, в них и умирают… До сего дня горькой жизни их забыть не могу!
— Обо всем думано, ты только дай дочитать. «…Крепости на Афогнаке…» Помнишь, Наташа, тот крутой за Кадьяком каменный остров, лесом укрытый? «…на Афогнаке и в Кенаях устроить елико прочнее, а за крепостью для приезда алеут хорошие и теплые с перегородками избы, у сеней быть и нужнику, в крыле из сеней — бане, в которой мыться каюрам и аманатам. И сараи для коз, теплые и добрые, и разные хлевы, потому что скота я еще пришлю из Охотска и, если сыщу, доставлю собак злобных и пригодных. А для овощей иметь загороженные огороды.
…Следует потщиться уговорить поболее мужных американцев и американок к сожительству на новых заселениях, дабы можно было бы все скорее обработать и возделывать, чрез что и американцы скорее приучатся к нашей жизни. А особливо к сему можно употребить выкупленных пленных и впредь выкупаемых и кроткими мерами привлечь к себе их преданность».
— Ежели ты ему добро сделаешь, никто над индейцем в благородстве и верности верха не возьмет… У них это крепко! — вздохнул Шелихов, вызывая в памяти присутствующих тень безвременно погибшего колошского атаутла Куча. — На сие дело я наказывал Баранову не жаться, всеми способами простодушных диких к себе приближать. В каждом письме и сейчас вот про то напоминаю: «…Молодых и хороших ребят и девок к вывозу для обучения заблаговременно приискать и у себя обучать российской грамоте и разговору для переводов, а особливо стараться по простирающейся Аляске к Калифорнии от пятидесяти градусов северной широты до сорока градусов сколько-нибудь взять переводчиков».
О плаваниях предстоящих, торговлишке и прочем таком особо пишу — на общее рассуждение моих компанионов… — порылся Шелихов в исписанных листах и, найдя, что искал, прочел: — «…Всякого рода зверя выменивать добровольным торгом. В долг никому ни подо что товаров не давать, покупать наличное за наличность — им веселее, да и нам такой торг без греха. Долговые дачи, мною самим признаны на практике вредными».
Подписал: «Морских Северного океана вояжиров компанион Григорий Шелихов», а компанионам писулю свою и прочесть не могу — закусают, как гнус оленя в тайге! — с горечью закончил он чтение письма.
— Письмо ваше за трактат почесть можно, Григорий Иваныч! Цивилизованнейшие мореплаватели обхождению с туземными народами на нем учиться должны! — живо откликнулся Резанов. — Калиопа, муза героического эпоса, и Клио, строгая муза истории, будут спорить о праве занести в свои свитки в назидание грядущим поколениям такое блистательное свидетельство о величии духа и разума русских людей. Я переведу ваше письмо и пошлю его аббату Рейналю… Помнится, вам нравилась и в моем неискусном переводе его «Философическая и политическая история о заведениях и коммерции европейцев в обеих Индиях»? Господин Рейналь за счастье почтет вписать хоть одну светлую страницу в свой обширный и безрадостный труд.
— Не стоит труда писать, где уж нам… Клеопы и Кли… Клии эти нас и за людей вровень с собой не считают! — путаясь в мифологических туманах резановского красноречия, смущенно отказывался Шелихов от чести войти в историю. — Одна такая Клёпа — английский посланник, что ли, — усмехнулся он, вспоминая надменно напыщенную фигуру лорда Уитворта, — не посовестилась за ужином у самого Гаврилы Романыча Державина кинуть в лицо русским людям: не бывать-де вам в Новом Свете, нечего вам, мол, в Америке делать… И что же, проглотили!