— Как же так, болван, «не осмелился», когда я держу твое донесение? — остро воззрился в поникшего головой Бритюкова столичный посланец. — Тебя, может быть, запугивали, подкупили?..
— Точно так, подкупили… Козлятников обещался благодарностью от господина Лебедева и водкой поил, я… я подпись и поставил на бумаге… — чуть слышно выдавил из себя Бритюков.
Кайданов чувствовал себя в явно неловком положении. Он знал, что припомнившееся Ивану Акимовичу Жеребцову старое кляузное дело, которым он обязал припугнуть Шелихова, не стоит выеденного яйца, но понадеялся на заверения Козлятникова, что Бритюков, сидящий в тюрьме за ложный донос, будет стоять на своем и выставит видоков, которые подтвердят безобразия, творившиеся на американской земле…
Козлятников же, только что вернувшийся в Иркутск, залег на печь и умирающим притворяется. «Каналья! — злился столичный чиновник. — Да и этот, — глядел он на Бритюкова, — не только ни на кого не ссылается и ничего не подтверждает, но с первого же вопроса кается в облыжном доносительстве!..»
Члены совестного суда, испуганные недоверием столицы к решению, вынесенному ими по делу в свое время, торжествующе переглядывались: они оказались совершенно правы. Наместник Пиль также счел момент подходящим рассчитаться со столичными властями за то, что они порицают его, губернатора, поддерживающего намерение Шелихова искать необходимую Сибири незамерзающую гавань, как и за то, что сомневаются в правосудии по грязному, кляузному делу об избиении американских туземцев. Пиль тщательно расследовал дело о мнимых злодействах Шелихова в Америке, знал о гнусном своевольстве передовщика Коновалова, как и о высылке его Шелиховым в Охотск. Кроме того, ему, губернатору, были прекрасно известны и торговые раздоры морехода с Лебедевым, породившие это дело.
В понятиях Пиля, этого в прошлом «старого солдата», всю жизнь проведшего в войнах со шведами, пруссаками и турками, гибель нескольких десятков, пусть даже сотни-другой людей вообще ничего не значила: всякое завоевание на крови своей и чужой стоит… И Америка, — разве мало она русской крови взяла!
— Кляуза Бритюкова, полагаю, — сказал Пиль, — теперь и пред вами, как на ладони, лежит. Бриткжов несет по закону положенное наказание. Ты скажи, Бритюков, господину Капканову…
— Кайданову, ваше превосходительство! — уже сердито поправил наместника петербургский посланец. — Кай-да-нов…
— Эка память на старости стала, уж вы извините меня, господин Кайданов… Скажи, Бритюков, господину Кайданову, для чего ты спустя два года отважился бумагу капитану Биллингсу подать?
— Капитан потребовал ее, чтобы препроводить куда следует или задержать у себя для моего оправдания, в случае дальнейшей от меня молчаливости.
— Лучше было бы тебе, Бритюков, молчать — не пришлось бы искать оправдания во лжи… А в Петербурге, — вернулся Пиль к первоначальной мысли поязвительней уколоть столичную власть, — в Петербурге напрасно думают, что мы к интересам и чести отечества в Сибири вровне с медведями одно понятие имеем! Григорий Иваныч, ты обязательно предоставь его высокородию осмотреть твою школу, а вам, господин Кайданов, посоветую о деле этом с ребят, взятых в аманаты и привезенных в Иркутск, опрос снять. Дети туземцев, избиенных языком Бритюкова, содержимые в сытости и довольствии коштом Шелихова, обучаются наукам и по-русски говорят и разумеют не хуже нас с вами…
— Не премину, ваше превосходительство! — примирительно и даже искательно отозвался столичный гость, чувствуя полный провал полученного от Жеребцова задания.
Простодушному Пилю, уволенному через год по всемилостивейшему рескрипту в отставку с благодарностью за долгую и усердную службу, никогда не приходило в голову, в какой мере он был обязан этим человеку в сером мундире, которого нечаянно, но метко окрестил «Капкановым». «Чтоб добраться до Шелихова, надо убрать Пиля», — таков был хитрый капкан, представленный советником Кайдановым по возвращении из Иркутска на рассмотрение Ольги Александровны Жеребцовой.
«Не быть поиску гавани!» — мгновенно определила Наталья Алексеевна, когда Григорий Иванович чернее тучи вернулся из наместнического дворца. Он потерпел крушение. Срывается его замысел о ненавистной ей экспедиции. И хотя разумом она полностью разделяла горечь поражения мужа, сердцем женщины и жены благословляла ту враждебную силу, которая сковала его волю и стремление к неверному и никому, как она думала, не нужному подвигу.