– Не представляю тебя в другой профессии.
– Роман?
– Кай умер. Сердечный приступ.
Слова прозвучали ровно, но отняли у него последние силы. Произнести их оказалось равноценным тому, чтобы признать неоспоримую действительность.
– О нет! Ужасно, что это произошло так внезапно… Мне очень, очень жаль.
Оказавшись рядом, она заключила Романа в объятия. Вернее, попыталась это сделать. Он словно в ступоре остался стоять, не пошевелившись, и Теодора, смутившись своего порыва, отступила и неловко скрестила руки.
– Он мог прожить еще не один год, если бы не больное сердце.
– Знаю, как сильно ты любил его. – Голос Теодоры звучал глухо то ли из-за горького сочувствия в нем, то ли таким он долетал до Романа из-за плотной стены скорби.
Скорбь. Наверно, только психи могут найти в ней нечто интригующее, утешающее. Психи и законченные негодяи. Роман был в этом убежден, но никак не мог понять, к какой категории отнести себя. Никого он не любил сильнее, чем Кая, и никто не понимал его так, как Кай, насколько только может понять человека собака. И все же в этой скорби Роман разглядел кое-что утешающее. Он никогда не думал, что способен испытывать боль утраты настолько сильно и отчаянно, что сводит зубы, ломает кости, рвет сухожилия и нервы, точно клыками.
– Роман? – Голос Теодоры прервал поток мыслей, уносящих его куда-то в темную даль. – Может, тебе стоило взять выходной?
– Так плохо выгляжу?
– Вовсе нет, но это не отменяет твоего внутреннего состояния. Тебе… нужно время. Утрата всегда забирает его себе, она лицемерна.
– Не надо психоанализа! Мне не нужно время. Работа отвлекает куда лучше, чем бесцельное валяние на диване, не находишь?
Спор Теодора не продолжила, но на лице явно читалось недовольство. Романа пугала ее способность видеть его насквозь. Однажды она может разглядеть чуть больше, чем следует, и он искренне надеялся, что этот момент произойдет не скоро. Ее упрямый, пытливый взгляд Роман встретил сурово. Обычно такая реакция прекращала психологические копания и заставляла Теодору отбросить врачебные привычки.
– У тебя ко мне какое-то срочное дело?
Она изогнула бровь и не стала отвечать.
– Ты очень рано. Если хотела о чем-то спросить, то я слушаю.
Грубо, но ему вдруг захотелось остаться одному.
– Ты знаешь, что дело семьи Марчек отдали другому судье?
– Грэг Мортен уже порадовал меня новостью. Форсберг? – спросил Роман, с облегчением заметив, что она перешла сразу к делу.
Теодора кивнула:
– Мне все это нравится не больше, чем тебе. Всем известна репутация Форсберга и его отношение к малообеспеченным.
– Ты ведь понимаешь, что здесь бессилен даже я. В состав Государственного Совета Норвегии я пока не вхожу.
Долгий холодный взгляд Теодоры заставил его замолчать.
– Когда тебе больно, ты грубишь.
Роман признал ее правоту, но лишь про себя. Он обошел стол и устало опустился на стул, положил локти на тяжелую темную столешницу, потер брови указательными пальцами.
– Я всего лишь частный адвокат, а не Господь Бог. Я верю Томасу Марчеку так же, как и ты, но не могу предопределить ход его дела.
– Брось, мы оба знаем, что ты можешь хотя бы попытаться!
Теодора всегда была проповедницей справедливости и воли к активным действиям. Романа это и восхищало, и злило. Она не умела сдаваться. И порой ее упорство выходило всем боком. Теодора видела выход для всех, кроме одного человека. Самой себя. И этого Роман понять не мог. Этот камень преткновения всегда разводил их точно по разным берегам реки. Ее жертвенность и стремление делать все ради других он осуждал. Она же не скрывала своего презрения к его эгоистичным взглядам и холодности, с которой Роман так часто взирал на мир. Они могли прийти к согласию в чем угодно, кроме самого главного – морали.
– Однажды я попытался! Потому что ты настояла. И тогда я тебя послушал. Все помнят, чем это кончилось. Не сомневаюсь, что и ты тоже. И тем не менее ты снова просишь меня о таком?
– Конечно, прошу! – Ей нелегко удавалось держать себя в руках. – Ты избрал помощь людям своей профессией, так соответствуй ей! У тебя есть право на попытку, почему бы просто не воспользоваться им? Какова вообще вероятность, что все пойдет по тому же сценарию? Я скажу тебе: она почти нулевая!
– Ошибка, повторенная дважды, становится выбором.
Теодора бессильно уронила руки, глядя на Романа сверху вниз из-под сошедшихся длинных бровей.
– Может быть. Но это ведь не твой случай.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаешь? Ошибки свойственны людям, Роман. Живым людям. Но ты ни за что не пойдешь на крайности для кого-то, кроме себя.