— Его не переговоришь, — мрачно заметил Джозеф. — С этим дерьмовым меридианом на острове целых два воскресенья в неделю. Хорошо же он устроился, этот паразит.
— Я найду вам другой паззл, — сказал Тристано, — либо паззл, либо что-нибудь в том же роде. Я готов идти вам навстречу, но при условии, что вы возьметесь за работу как следует. Теперь нужно спешить. Необходимо закончить все как можно скорее, вы поняли?
Кейн надулся, кивнул, нахохлился, сунул руки в карманы и неохотно, волоча ноги, покинул комнату.
Слышно было, как он спускается в подвал. Поль следил за этой сценой с возрастающим чувством безнадежного уныния.
— Все равно толку не будет, — сказал Джозеф.
— Знаю, — устало и тихо ответил Тристано. — Попробую запросить Париж. Надо что-то делать.
Он взял лампу и направился к радиопередатчику с никелированными боками, на которых заплясало черно-желтое отражение горящего фитиля. Поль разглядывал громоздкий аппарат, спрашивая себя, сколько времени понадобится всему этому прогнившему, обветшалому, старозаветному окружению, чтобы передать свою заразу блестящему представителю современной техники, каким путем эта зараза изъест его поверхность и внутренности, какая из металлических деталей первой поддастся окислению, с какой стороны выступит первое пятнышко ржавчины, на какой стадии коррозии сверкающий механизм перестанет контрастировать с унылым окружающим хаосом, какие этапы понадобятся ему, чтобы интегрироваться в данное окружение, раствориться в нем, слиться с ним воедино до такой степени, чтобы в один прекрасный день выступить его символом, его выразителем, стать его метафорой.
Тем временем Тристано настраивал будущую «метафору» на нужную волну. Послышались радиопомехи, треск и шум. Затем из микрофона вырвалась целая серия булькающих звуков — точь-в-точь пузырьки на поверхности болота, — и наконец синтетический голос повел обратный счет, в конце которого изрек:
— Xerox.
— Xerox, — повторил Тристано. — Alsthom Bic Pennaroya.
— Harmony Pennaroya, Alsthom Tanganyika.
— Tanganyika? — воскликнул Тристано. — Вас Tanganyika.
— Ferodo, — настаивал голос, — Harmony Tanganyika Ferodo. Ferodo. Ferodissimo. Xerox.
— Xerox, — повторил Тристано.
Он выключил передатчик и остался сидеть, уставившись в пол и упершись руками в колени.
— Вы поняли?
Джозеф напомнил, что не знаком с кодом, но Тристано как будто даже не услышал его. Поль смолчал. Ему показалось, что сквозь помехи, искажавшие синтетический голос, он распознал некоторые модуляции, свойственные голосу Карье, честно говоря, ненавистному, ибо тот всегда объявлял что-то неприятное. Ему трудно было себе представить, что этот голос когда-нибудь сможет пробудить в нем иное чувство, кроме отвращения. Но поскольку он всегда чисто инстинктивно опасался, что люди и окружающее пространство могут раствориться и бесследно исчезнуть, стоит ему только оторвать от них взгляд, голос в передатчике, даже такой омерзительный и синтезированный, слегка ослабил эту боязнь. Он удивленно констатировал, что чувствует облегчение при этом доказательстве существования жизни за пределами его видимости, — значит, жизнь там продолжалась, она была далеко, но она продолжалась, и Вера, Париж, Карье, зима в Париже и Вера в зимнем Париже не перестали существовать с той минуты, как он покинул их. И это сознание было подобно струйке свежего воздуха, проникшей сквозь стенки саркофага, сквозь стенки всех этих, заключенных друг в друге, саркофагов.
Тристано поднялся со стула и начал медленно прохаживаться по залу вдоль и поперек, пересекая то круги света, то зоны полутьмы, отчего на его лице попеременно в самых различных комбинациях играли отблески и тени. Несколько минут он бродил среди мусора и вещей — кандидатов в мусор, загромождавших помещение, чьи неясные тени, множась в свете ламп, то скрещивались, то накладывались друг на дружку.
— Вы поняли? — повторил он. — Или не поняли?
Джозеф и Поль смотрели в сторону. Он дал их молчанию созреть и вернулся на свое место.
— Что же они об этом думают? — робко спросил Джозеф.
— Женщина, — бросил Тристано. — Чистейшая глупость.
— Какая женщина?
— Да любая. Они считают, что ему это нужно.
— Но на острове нет женщин, — сказал Джозеф.
— Да и поблизости нигде не сыщешь.
— В Париже то же самое, у них нет никакой подходящей. Зря я, наверное, отпустил Рейчел.