Внезапно под этими самыми окнами что-то резко задвигалось, прочертив сначала объектив и стекло подзорной трубы, а затем радужную оболочку и хрусталик Гутмана. Он вытаращил глаза.
Бак потерял терпение. Решив то ли испытать реакцию осажденных, то ли ускорить события, то ли просто поглядеть, что будет, он послал к зданию отряд камикадзе, которых Джозеф и Тристано изрешетили в один миг. Те, кто мог идти, мгновенно отступили за деревья, оставив по пути еще троих мертвецов и громко ругаясь. Снова наступила тишина. Это уже всем осточертело.
Посовещавшись, Бак и офицеры решили ускорить развязку. Дело слишком затянулось, и, хотя жертв было много, ситуация казалась им проще простого. Бак знал, что на острове живет больше двух человек. Он опасался, что вражеское подкрепление может зайти ему в тыл, — значит, нужно срочно овладеть замком.
Они стали готовиться к штурму. Массированную атаку следовало начать со всех сторон одновременно, с использованием мертвого пространства, недосягаемого для пуль противника. Так они и сделали. Не прошло и пятидесяти секунд, как замок был взят. Тристано погиб на тридцатой секунде, Джозеф — на сорок шестой.
Услышав сигнал к штурму, они поняли, что пришел их последний час. Однако, не тратя времени на раздумья о ближайшем будущем, схватили оружие и, уже не скрываясь, встали в амбразурах окон, поливая свинцом окрестности и стараясь угробить как можно больше народу. В какой-то момент воздух разорвали на части пулеметные очереди, которые шли во всех направлениях, симметрично, параллельно, вкривь и вкось. Но в тот миг, когда Тристано нагнулся, чтобы схватить новую обойму, с мимолетной мыслью, что успеет справиться, одна из пуль — более меткая, чем остальные, — ударила его в левый висок, прошила мозжечок, разорвала аорту и застряла в правом легком. Тристано рухнул на пол.
Увидев это, Джозеф ринулся к нему под грохот пальбы, констатировал смерть, приподнял труп и вытащил из-под него пистолет-пулемет. Затем подхватил тело Тристано под мышки, мощным рывком придал ему вертикальное положение, выставил перед собой в окне, словно щит или эмблему, и начал бешено палить с обеих рук, полосуя пространство огненными трассирующими очередями, — так размахивают в ночной темноте красными светящимися жезлами, подавая условные знаки. Джозеф стрелял веером, сметая все живое, и положил еще немало солдат. Но кончилось тем, что кто-то выпустил пулю 38-го калибра модели Special Metal Piercing, с титановой сердцевиной в тефлоновой оболочке, и эта пуля пробила в обеих грудных клетках — Тристано и Джозефа — широченную дыру диаметром с долгоиграющую пластинку. Через четыре или пять секунд один из офицеров ворвался в зал, предварительно изрешетив его последней, совершенно излишней автоматной очередью, которая вдребезги разнесла радиопередатчик.
Подзорная труба Гутмана была недостаточно мощной, чтобы он мог разглядеть сцену во всех деталях. Он приказал капитану подойти к острову лишь после того, как увидел победоносную фигуру офицера в обрамлении оконной рамы, точно парадный поясной портрет. На пляже его ждал Бак.
— Там их было всего двое, — доложил он, помогая Гутману выгрузить на берег его центнер веса, — я разослал людей обыскать окрестности, чтобы найти Кейна и остальных, если таковые имеются.
— Может, им удалось сбежать? Вы нашли свои документы?
— Я осмотрел верхнее помещение, там нет ничего интересного.
— Но есть еще и подвалы, — изрек Гутман, воздев палец.
— Для этого я ждал вас. А пока что велел забаррикадировать все люки, на случай если кто-то сидит внутри.
— Хорошая мысль, — одобрил Гутман, — но теперь у нас полно времени.
Он громко пыхтел на ходу. Вокруг валялись трупы наемников, застывшие в самых разнообразных позах. Гутман и Бак обходили их стороной.
Пока уцелевшие солдаты прочесывали остров в поисках новых мишеней, их пострадавшие собратья сбились на первом этаже здания, перевязывая раны и болтая; они сидели вокруг молоденькой пальмы, чьи листья и ствол, и без того черные от смазки, теперь украсились вдобавок шальными пулями и порезами, которые превратили деревце в элемент городского, где-то даже индустриального, пейзажа, почти лишив его растительной сущности.