– Пятнадцать дюймов… с четвертью! – с трудом выговорил он, задыхаясь от волнения.
– Измерь ещё раз, – сказал Брюс.
– Пятнадцать… с половиной!
Брюс посмотрел на узкую теснину.
– У самого большого, какого я видел на своём веку, было четырнадцать с половиной, – произнёс он, и что-то вроде благоговейного ужаса прозвучало в его голосе. – Его пристрелили на Атабаске, и он считался крупнейшим гризли, которого случалось убивать в Британской Колумбии… но этот, Джимми… этот ещё больше.
Они отправились дальше и ещё раз измерили расстояние между следами у края первого из водоёмов, в котором Тэр промывал свои раны. Размеры почти полностью совпадали. Теперь пятна крови попадались им лишь изредка. К десяти часам они наконец добрались до лужайки и отыскали место, где Тэр принимал грязевую ванну.
– Туго же ему пришлось, – негромко заметил Брюс. – Почти всю ночь провалялся здесь.
Движимые одной и той же догадкой, оба посмотрели вперёд. В полумиле от них горы образовали узкое ущелье. Туда не проникало солнце, мрак притаился в нём.
– Туго же ему пришлось, – повторил Брюс, не отрывая глаз от ущелья. – Пожалуй, привяжем-ка лошадей. Лучше уж идти дальше без них. Кто знает – может, он и здесь…
Они привязали лошадей в молодой поросли кедра и сняли с Дишпен поклажу. Затем, взяв ружья на изготовку, насторожённо вглядываясь и прислушиваясь, вступили в безмолвие и мрак ущелья.
Глава 5
Мусква
До этого длинного тесного ущелья Тэр добрался ещё на рассвете. После грязевой ванны всё тело ломило, но рану жгло уже меньше, и саднила она слабей, чем вчера. Мучила уже теперь не столько боль в плече, сколько общее недомогание. Медведь был болен, и будь он человеком, то лежал бы сейчас в постели с градусником и врач склонялся бы над ним, подсчитывая пульс.
Медленно, еле волоча ноги, тащился Тэр по ущелью. Обычно такой неутомимый в поисках съестного, сейчас он и думать не мог о еде. Есть не хотелось. То и дело гризли лакал горячим языком холодную воду из ручья. Но ещё чаще оборачивался назад и принюхивался. Он знал, что человеческий запах, загадочный гром и необыкновенная молния притаились где-то у него за спиной. Всю ночь он глаз не сомкнул. Насторожённость не покидала его и сейчас.
У Тэра не было рецептов для каждой отдельной болезни, и премудрость ботанической науки была ему недоступна. Но, создавая его, природа предначертала гризли быть самому себе лекарем. И, как кошка ищет мяту, так же точно и Тэр, когда ему нездоровилось, искал свои лекарственные травы.
Горький вкус имеет не только хина. Все лекарства Тэра были тоже горькими. Пробираясь по ущелью, гризли, не поднимая низко опущенной головы, внимательно обнюхивал молодую поросль и частый кустарник, то и дело попадавшиеся на пути. Так он набрёл на небольшой зелёный участок, заросший кинникиником – красной толокнянкой, этим низко стелющимся по земле растением не выше двух дюймов, с красными ягодами с горошину величиной. Сейчас они были ещё зелёные. Горькие, как желчь, эти ягоды содержали вяжущее подкрепляющее вещество. И Тэр поел их. Потом он отыскал ягоды мыльнянки, растущие на кустах, напоминающих смородиновые; на них ягоды уже начинали краснеть и были значительно больше смородиновых. Индейцы едят мыльнянку при лихорадке. Прежде чем продолжать свой путь, Тэр обобрал их немного. Они тоже были горькие. Наконец, принюхиваясь к каждому дереву, он нашёл то, что ему было нужно: сахарную сосну, из ствола которой местами сочилась свежая смола. Редкий медведь не задержится у сахарной сосны, когда на ней выступает смола. Это и было основное лекарство Тэра, и он принялся её слизывать. Поглощая смолу, гризли поглощал вместе с ней и все известные медицине лекарства, которые приготовляют из этого вещества. К тому времени, когда Тэр подошёл к концу ущелья, его брюхо было набито разными снадобьями, словно аптекарский склад. В число лекарств входила также хвоя ели и пихты. Больная собака ест траву, больной медведь – хвою пихты, если только ему удаётся разжиться ею. Медведь набивает ею весь желудок и кишечник также и за час до того, как завалится в берлогу.
Солнце ещё не взошло, когда Тэр добрался до конца ущелья, задержавшись ненадолго у входа в низкую пещеру в отвесной стене горы. С тех пор как он помнил себя, только эту пещеру считал он своим родным домом. Пещера была небольшая, но очень глубокая. Весь пол её был устлан мягким белым песком. Когда-то, давным-давно, весенний поток просочился через трещину и выточил в горе эту пещеру, в глубине которой так сладко спится, даже когда снаружи температура опускается до пятидесяти градусов ниже нуля.