— Обойди слева, — крикнул он.
Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок. Через минуту в глубине двора появился Луганский с ключами.
— Рад видеть, — сказал он. — Проходи.
Они поднялись на третий этаж, Луганский толкнул дверь и мощная звуковая волна чуть не сбила Глеба с ног.
— Извини, не сразу услышал, — сказал Луганский. — Видишь, какой расколбас.
Квартира у Луганского была странная, чем-то похожая на Хрустальный — не то квартира, не то офис. Там толклась куча народу: в коридоре оживленно беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.
— Сделайте потише, говорить невозможно, — крикнул в приоткрытую дверь Луганский.
Звук чуть приглушили, и Луганский сказал:
— Пиздец, музыку через стены просто невозможно слушать. Все высокие частоты режет.
Они прошли дальше, мимо кухни, в европейском стиле совмещенной с какой-то комнатой. Кухней, впрочем, ее можно было назвать только условно: холодильник, раковина и электроплитка с двумя комфорками. За небольшим столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон. Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение на экране скакало.
— Привет, — сказал парень.
— Это Глеб, — представил Луганский, — а это Денис.
— Мы на закрытии «Птюча» виделись, — сказал Денис. Глеб его, конечно, совсем не помнил.
— Глеб в Хрустальном работает, — пояснил Луганский, — дизайнером. А Денис делает собственный психоделический сайт. Через месяц запустит.
— Ты, наверное, Антона знаешь? — спросил Глеб, чтобы спросить хоть что-нибудь.
— Знаю, — без энтузиазма ответил Денис. — Тусовщик такой.
Глеб подумал, что еще пять лет назад это слово звучало комплиментом, а сейчас звучит совсем пренебрежительно.
— Ладно, — сказал Луганский. — Пошли ко мне.
Они прошли в следующую комнату, где на столе стоял компьютер и колонки. В углу, прямо на полу, матрас — как у Андрея.
— Это твоя квартира? — спросил Глеб.
— Наша, — ответил Луганский, — это же сквот.
— Как на это… на Трехпрудном? — спросил Глеб. Таня когда-то рассказывала ему про коммуну художников.
— Ну, типа того, — Луганский вздохнул, — только теперь все цивилизованно. Раз в месяц приходят владельцы, мы платим им две сотни и живем дальше. А как надумают сделать в здании ремонт и устроить офис — нас и выселят. Хорошо, за электричество платить не надо — мы его у конторы этажом ниже воруем.
— А Интернет? — спросил Глеб.
— Ну, кто же за сеть платит? — удивился Луганский. — Чернозатонский всем давно объяснил, как надо бесплатно «Америкой-он-лайн» пользоваться. Они месяц проверяют номер карточки, а ты все это время юзаешь на халяву. А потом генеришь новый номер — и опять.
— Понятно.
Внешность обманчива, подумал Глеб: после первой встречи он был уверен, что Луганский — богатый телевизионный человек, а не артистическая богема, живущая по чужим углам и подворовывающая Интернет и электричество.
Сегодня, как и при первой встрече, Луганский был одет в черное: черные джинсы и майка с чьим-то красно-белым портретом и надписью "Kill the Pigs!". Глеб знал, что московская богема вот уже пять лет ходит только в черном, и вспомнил историю какого-то Таниного приятеля, модного художника, встретившего на вечеринке женщину-психолога. Та посмотрела на него и сказала: "У вас, видимо, депрессия: вы всегда в черном", а он ответил: "Никакой депрессии. Я бы с радостью носил другие цвета, если бы их можно было хотя бы надеть". Рассказав эту историю, Таня заметила, что оба, очевидно, остались при своем мнении.
— Майку рассматриваешь? — спросил Луганский — Круто, правда? Мэнсон как он есть.
Глеб кивнул.
— У нас был проект, — продолжал Луганский, — выдвинуть Мэнсона в Президенты РФ. Собрать голоса, все по серьезу. Но, кажется, надо, чтобы кандидат был гражданином России, иначе не канает. Так что придется за Ельцина голосовать.
— Когда выборы-то? — спросил Глеб.
— Да ты что? — поразился Луганский. — Послезавтра. Прощай, халява. Столько бабок можно было заработать! Даже мне перепало: я варианты роликов для Лебедя писал. Ни один не приняли, правда, но каких-то денег все равно заплатили.
— Так ты за Лебедя голосовать будешь? — спросил Глеб. Ближе к выборам всеобщая истерика, видимо, коснулась и его.
— А какая разница? — сказал Луганский. — Его потом с Ельциным сольют все равно. Это ж как два пальца обоссать.
Глеб кивнул.
— Я вообще-то не особо политикой интересуюсь, — пояснил Луганский. — По-моему, после 1991 уже все равно, кто у власти. Все одно воровать будут.
— Но ворюга мне милей, чем кровопийца, — улыбнулся Глеб.
Луганский кивнул.
— Послушай, — сказал Глеб, — я хотел тебя спросить про Снежану.
— Какую? — удивился Луганский. — А, которая Death in June?
— Почему? — не понял Глеб.
— Ну, смерть в июне, — пояснил Луганский. — Она же в июне умерла, так?
— Да, про это, — сказал Глеб. — Ты ее давно знаешь?
— Ну, как-то тусили вместе пару раз, — пожал плечами Луганский. — Я все трахнуть ее хотел, но не сложилось. Хотя вроде и она была не против. Зато вот Настю оприходовал на Снежанином дне рождения.
— Когда это ты успел?
— А, долго ли умеючи! Сам знаешь, слово за слово, хуем по столу. В комнате, где компьютеры у вас стоят. Сначала про Тарантино, потом про клаббинг, потом про MTV — оглянуться не успела, как уже ноги раздвинула. Я люблю, чтобы все быстро. Хорошо, кстати, что поторопился — только кончили, как все и началось.
— Что началось?
— Ну, менты, допросы, труп на лестнице. Еле застегнуться успел.
— То есть вы весь вечер так и не выходили из офиса? В смысле, пока Снежану не убили?
— Ну да. Ты же сам видел — я сначала читал свою шутку. Ну, про братков.
И Луганский ткнул в листочек, прикнопленный к доске на стене. Глеб подошел и автоматически прочитал финал:
— Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха — И -Зэ, а то Ха — Е - эР. То есть «его» и «ее».
— "Хиз" и «Хер»?
— Ну да.
— То есть из-за того, что там все мужики — пидоры, баб, что ли, никто в натуре не ебет? И у них на уме один хер?
— Постой, ты не понял. По-английски «her» не значит «хер», "хер" по-английски будет «фак».
— Надо же. «Фак», еб тыть. А как будет "пошел на хуй"?
— "Пошел на хуй" по-английски будет "фак офф".
— А как будет по-английски «пизда»?
— Не знаю, наверное так и будет — "the pizda".
— Это такой намек для своих, — пояснил Луганский. — В Сети есть страничка, где приведены результаты поиска Альтавистой по маске "pizd*". Там, в частности, есть человек по имени Джонатан Пиздец. Реальный человек, не виртуал. Американец какой-то.
— Круто, — сказал Глеб.
Они вышли обратно на кухню. Дениса уже не было, изображение в телевизоре стабилизировалось, и Глеб на секунду замер — картинка показалась знакомой.
— Выключи ты эту хуйню, — сказал Луганский. — Я ВГИК кончал, меня с тех пор от Тарковского тошнит.
— Что так? — спросил Глеб.
— Профессора заебали, — ответил Луганский, выключая телевизор. — И вообще, людей, которые любят Тарковского, надо резать, как Шэрон Тейт.
Глава двадцатая
Дома Глеба ждало письмо от Вити Абрамова.
"Привет, ребята, — писал Абрамов транслитом на лист. — Классно, что я нашел это место, а то я все равно ничьих мэйлов не помню. Вольфсон, как всегда, на высоте. Узнаю брата Васю. Пишу я, чтобы вы знали мой новый мэйл — тот, который был в России, накрылся тем же, что и вся моя тамошняя жизнь. Говоря в двух словах, я влетел на приличные деньги, причем такие, что даже скинься вы все вместе, вряд ли меня выкупите. Но, к счастью, все образовалось: я вовремя подорвал и теперь на свободе. Прощай, как говорится, немытая Россия."