В правом крыле распахнута дверь самой дальней комнаты, оттуда доносится монотонный, хорошо поставленный голос. Стараясь, чтобы паркет под ногами не скрипнул, бесшумно подкрадываюсь и бросаю внутрь нескромный взгляд.
Этти, на котором только и одежды, что удобные, сильно потертые джинсы, сидит ко мне спиной, очень прямо, скрестив ноги, перед маленьким алтарем для принесения обетов, на котором установлена статуэтка пляшущего Шивы. Вначале я подумал, что он читает мантры. Но, прислушавшись, быстро смекнул, что мой братец хоть и производит впечатление настоящего праведника, однако в его молитве, произносимой на хинди, нет и тени благочестия. Смысл ее сводился к тому, что он с поистине олимпийским спокойствием угрожал одному из самых могущественных божеств индийского пантеона снова и снова то пропекать его в микроволновке на медленном огне, то трепать в бельевой сушилке. После чего он вывалил содержимое маленькой чаши-дарохранительницы в корзину для бумаг, уведомив Шиву, что тот будет сидеть на голодном пайке до тех пор, пока наш отец не подаст признаков жизни.
Надо полагать, только уроженцу Индии доступно постижение таких тонкостей.
— Намасте, Морган, — приветствовал он меня с оттенком иронии в голосе. Сие означало «добрый день», но ни в коей мере не объясняло, откуда он, не повернув головы, знает, что кто-то пришел и что это я.
Я вздрогнул, он же обратил ко мне свой торс таким движением, как если бы последний не имел ничего общего с его задницей. Йог он или не йог, все равно мне никогда не понять, как моему брату удается так себя перекручивать.
— И таким способом ты рассчитываешь расположить его в нашу пользу?
По-кошачьи гибким движением Этти вскочил, и я, прижимая его к себе, с облегчением отметил, что мускулатура у братца еще больше окрепла. Отощавший воробей, привезенный мной из Греции, снова стал пышущим здоровьем юношей, тем самым, вместе с которым мы доставляли отцу столько забот, что он преждевременно поседел. Ростом под метр восемьдесят, широкий в плечах и узкий в бедрах, с крепкой, хорошо обрисованной мускулатурой, рельефность которой еще больше подчеркивает каштановый цвет кожи, Этти нисколько не походил на того хилого человечка с выпирающими костями, выпученными глазами и горбатым носом, каким многие все еще склонны воображать индуса. Правильные, мужественные черты его лица, освещенного большими золотистыми, почти желтыми глазами, могли бы привести в восхищение античного скульптора.
Он слегка отстранился и ответил мне улыбкой на улыбку.
— Папа не выходил с тобой на связь в последние несколько дней?
— Нет, но ты же его знаешь. Как за работу возьмется, обо всем забывает.
Он вздохнул:
— Да, но не сегодня. Не в Ситирэ Паоорнами.
Ситирэ Паоорнами… день полнолуния… Не было случая, чтобы папа забыл позвонить Этти по поводу этого религиозного праздника. Никогда. Ни разу.
— Разумеется, он позвонит тебе сегодня ночью. — Пытаясь его успокоить, я втайне боролся с тревогой, охватившей теперь и меня. — Или завтра. Может быть, он просто забыл.
— Забыл? Морган, он же в Индии. Там не пропустишь праздник полнолуния, это немыслимо, если тебя не заперли в ящик… — Заметив, как меня передернуло, он поясняет: — Да нет же, я не такой ящик в виду имел.
Я плюхнулся на его кровать; тревога грызла меня все сильнее. Наш отец уже давно не молод, далеко нет, и у него всю жизнь была злосчастная привычка отправляться на поиски затерянных городов, шастать по каким-то непролазным чащам вдали от всякой цивилизации, а следовательно, и от всех больниц.
— А ты пытался сам связаться с ним по мобильнику?
— Да я все перепробовал — и телефон, и e-mail.
— Если бы возникли проблемы, хоть кто-нибудь из его коллег был бы в курсе. Папа же группу возглавляет, он там не один…
«А что, если он застрял в какой-нибудь забытой Богом дыре, где ни электричества, ни телефона? — подумалось мне вдруг. — Это же по тем местам дело обычное, особенно в период муссонов».