— Эй, эй! — закричал Поликарп, вскочив со стула. — Ты рехнулся? Мои охранники, разорвут тебя на мелкие куски!
— Мне уже все равно, — прошептал Костилаки и сделал резкий выпад. Можно было подумать, что в монастыре он с утра до вечера занимался фехтованием.
Выпад действительно удался. Спица наполовину вошла в Поликарпа. Он застонал. Опустился на стул. Закрыл глаза. Уронил голову на столешницу.
— Анастас Гавриилович! Анастас Гавриилович! — раздалось над самым ухом.
Гробовщик поднял тяжелые, опухшие от бессонницы веки. Перед ним стоял один из охранников.
— Я, кажется, вздремнул, — пробормотал Карпиди, беспокойно оглядывая комнату.
— Там ребята… это… вернулись, значит, — сообщил верный страж.
— Иду.
Он дождался, когда охранник выйдет из комнаты. Растер ладонями лицо. Потянулся к стакану и залпом выпил остывший чай.
Вчера в горном монастыре произошел несчастный случай. Один из братьев, тот, что с бельмом на глазу, оступился и упал в пропасть. Недолго прожил Дионис Костилаки после дерзкого разговора с Гробовщиком. Дружба с Епифаном Платоновым не прошла для монаха бесследно.
— Наверно, уже воссоединился с друзьями, голуба, — вслух предположил хозяин кладбища, и на лице его появилась добродушная улыбка.
Светлана не хотела ничего знать. «Главное, что ты жив», — без конца повторяла она. Да и Геннадий не был щедрым на слова. О секретарше Тимофеева он старался не думать. Тем более что имел о ней смутное представление. Внешность не запомнил, голоса не слышал. Время от времени надвигалась какая-то тень, и в висках начинали стучать молоточки, и раздавался чей-то писклявый голосок: «Допрыгался, Балуев! Доигрался в мафию! Вот теперь ты — убийца! И до конца дней своих будешь в дерьме!»
Хотелось поскорее добраться до постели и провалиться в сон. И может, тогда появится отец. Так часто было в тяжелые минуты. Отец обязательно утешит или даст мудрый совет.
Светлана испекла пирог с рыбой. Подала на стол красное вино. Ужинали в гостиной, в торжественной обстановке, под скрипичную музыку Вивальди. Но думы были тягостными. Разговор не клеился. Каждый раз им становилось все труднее и труднее разговаривать. Оба сильно изменились за последний год. Разлука редко кого сближает.
— Помнишь нашу поездку в Чили? — начала она. — Тогда тоже был Вивальди и пирог с рыбой…
Эта сентиментальная фраза его рассмешила. Света нахмурилась.
— Не сердись, — похлопал он ее по руке. — В кулинарных изысках ты превзошла маму, и твой музыкальный центр круче магнитолы, купленной на скудную зарплату чилийского журналиста. А все-таки тогда мы были ближе и ни из чего не делали тайн.
— Опять ты про это…
— Опять. — Он отодвинул тарелку с недоеденным пирогом и закурил. — Раньше ты была смелее.
— Я тебе все расскажу, как только ты назовешь имя заказчика.
— Имя я тебе назову сегодня, как только ознакомлюсь с делом Гольдмаха. У меня есть свои догадки на этот счет. Но торопиться не буду. В деле Гольдмаха я должен найти подтверждение своей версии. — Он сделал глубокую затяжку, выпустил в потолок струю дыма и ошеломил Кулибину следующим заявлением: — Что касается твоих признаний, то уже слишком поздно. Ты перестала мне доверять. Это главное. А всему виной страх.
— Страх? — Светлана готова была запустить в него куском пирога.
— Да, милая моя. Когда ты еще не была особой, приближенной к мэру, ты так не дорожила собственной шкурой.
— Ну, знаешь! — Ее губы побелели от возмущения. Она схватила за горлышко пузатую бутылку, налила себе полный бокал и выпила залпом. — Я, пережившая войну Стара, ходившая по лезвию ножа в заместителях у Пита, отхлеставшая по морде Поликарпа, когда вы все перед ним пресмыкались, по-твоему, могу еще чего-то бояться?
— Можешь, Светочка. Можешь. Никто не застрахован от страха. Есть кое-что. И эго кое-что тебя пугает хуже атомной бомбы. Ты побоялась довериться даже мне, своему другу и любовнику. Эта твоя тайна только еще больше отдалила нас. Теперь пришло время выложить карты на стол. Ты вспоминала нашу поездку в Чили. Тогда-то все и началось. Еще тогда, два года назад, я сделался хранителем твоей тайны. А ты об этом и не подозревала.
— Ты можешь выражаться яснее? — с вызовом бросила она.
— Конечно. Твоя мама мне все рассказала.
При этих словах Света закрыла ладонями лицо и прошептала: «Эх, мама, мама, вечно ее просят…»