Кельнеры вновь суетились, с ловкостью жонглеров манипулируя подносами. Теперь господам требовались напитки покрепче.
В кабинете следователя висел портрет Дзержинского. Все остальные портреты пылились за шкафом. Кто знает, что будет завтра, рассуждал следователь, в воздухе опять запахло тухлятиной, а железный Феликс — это навсегда, железный Феликс не протухнет!
Ввели подследственного. Высокий, крепкий парень. Лицом, правда, не вышел, но мог бы, как все законопослушные граждане, участвовать в строительстве коммунизма. В труде — красота! Этот же и дня не работал. Охота ему мотаться по лагерям!
— Присаживайся, Жора. В ногах правды нет.
— А правды вообще нет, гражданин начальник. — Блондин воспользовался приглашением, сел на табурет и, закинув ногу на ногу, принял аристократическую позу.
— Кури, Жора. — Следователь придвинул пачку «Казбека».
— Предпочитаю американские, — подследственный брезгливо, мизинцем отодвинул папиросы.
— Американские тебе Гольдмах возил из-за границы?
— Я не понимаю, гражданин начальник, когда мы успели перейти на «ты»? На брудершафт вроде не пили.
— Не паясничайте, Лосев!
— Георгий Михайлович, — подсказал Блондин.
— Отвечайте на вопросы, Георгий Михайлович!
— Вы о чем-то меня спросили?
Следователь держался железно, не выходил из себя, не орал, не брызгал слюной, как некоторые его коллеги, только слова произносил резко, отчетливо, выделяя главное.
— Я спросил про Гольдмаха Исаака Ильича.
— Кто это? Первый раз слышу.
— Неужели? Вы не очень-то маскировали свои отношения со скрипачом. Это он привозил вам валюту? Нет смысла отпираться, Георгий Михайлович! — Имя-отчество Блондина следователь выделял с издевкой.
— Я не знаю никакого скрипача! — стоял на своем Жора. — И вообще ненавижу музыку!
— Замечательно. — Следователь выдвинул ящик стола и достал оттуда исписанные листки бумаги. — Вот показания свидетелей, ваших соседей по коммуналке. Представьте себе, они любят музыку и даже иногда ходят на концерты. Во всяком случае, Гольдмаха знали прекрасно.
Слово «знали» резануло ухо.
— Устройте нам очную ставку, — уже не таким уверенным голосом предложил Блондин.
— Увы, дорогой Георгий Михайлович, это не смог бы сделать даже Господь Бог, если бы он на самом деле существовал. Вчера утром на улице Первомайской, в двадцати шагах от собственного дома, был обнаружен труп вашего друга.
— Врете, — не поверил Жора.
— Зачем мне врать?
— Он известный музыкант. Его не могли убить.
Следователь видел, что с парнем творится неладное, лицо побледнело, руки задрожали. Ему не удалась роль несгибаемого аристократа. И чтобы совсем выбить из-под ног преступника твердую почву, следователь произнес ледяным тоном:
— Вашему другу проткнули вязальной спицей желчный пузырь. Точно так же, как вашей подруге. Почерк один и тот же. И это очень подозрительно. Не действовал ли убийца по вашей подсказке, чтобы убрать ненужных свидетелей?
Блондин неожиданно застонал, схватился за живот, упал на колени и уткнулся головой в пол.
— Суки! — шептал он. — Они мне за все ответят!
— Встаньте, Лосев! Нечего тут разыгрывать!..
— У меня гастрит, начальник! — простонал Жора. — Я не разыгрываю… Ицик, прости! — закричал он вдруг и разрыдался, совсем как пацан, впервые угодивший за решетку.
На крик вбежал охранник.
— Выйди! — приказал ему следователь. — И позови доктора. Скажи, приступ гастрита.
Через полчаса Блондин снова сидел на табурете. Приступ утихал. Доктор щупал больному пульс.
— Вот что, Жора, — обратился к нему следователь, — я вижу, ты не дурак. И мучения твои мне отчасти понятны. Я тоже потерял друга. Правда, на фронте. Советую выложить все начистоту, не обеляя скрипача. Ему уже все равно. И про других не забудь. Ведь кому-то ты сбывал валюту, так?
— За кого вы меня держите, гражданин начальник?
— Зря гы так, Жора. Зря. Я ведь не зверь какой. Я тоже могу для тебя кое-что сделать. Например, отправить тебя на зону без «голубой» статьи. Со мной можно договориться, поверь.
Блондин закинул ногу на ногу, но по-прежнему держался за живот, согнувшись в три погибели.
— Дайте папироску, — попросил он. Слезы уже высохли на его стального цвета глазах. А может, и не было никаких слез?