Сверху спустился коротышка и снова его «усыпил».
Сознание вернулось от того, что понял — примерзает к деревянному настилу. Заставил себя подняться. Сесть на сломанный стул. Тело ныло от ссадин и ушибов. Рядом не было никого. Слезы покатились сами собой. Слезы по отцу. По матери. По жене. По двум пацанам и одной девочке. По всем, кого больше никогда не увидит.
Вопреки всяческим доводам разума, он чувствовал, что эта ночная поездка в вонючем «жигуле» его последнее путешествие. Огни автострады слепили, но не раздражали. Кого может раздражать свет перед вечной тьмой? Он зачем-то считал секунды. Лишь бы ни о чем не думать. Как выехали, все считал и считал. «Три тысячи семьсот двадцать шесть, три тысячи семьсот двадцать семь»…
— Приехали, — без энтузиазма пробурчал шофер.
Детина выцарапал его из машины, взвалил себе на спину и, протащив несколько метров, как садовод-любитель мешок с удобрением, бросил на землю, перед фарами «жигуля». Новые запахи поразили обоняние Платона. Пахло углем. Обыкновенным каменным углем. Он понял, что его привезли на заброшенную шахту. Этот запах ему нравился больше других, но его забивал какой-то незнакомый, химический, вызывавший тошноту.
Ослепленный светом фар, он не заметил, что обстрелян фарами с двух сторон. Он не слышал, как подъехала вторая машина. Значит, она уже была здесь. Ждала его. С первого взгляда он узнал джип «черокки», потрепанный временем и неумелым водителем. Ему даже довелось пару раз прокатиться на нем — не смел отказать добродушному хозяину.
Дверца джипа хлопнула, и фары высветили тучный силуэт, надвигавшийся на Платона.
— Ну, что, голуба моя, соскучился по батьке? Ничего, скоро увидитесь. — Жирные пальцы потрепали его по плечу. — Скоро все там будете.
— Папа вам не заплатил? — дрожащим голосом поинтересовался Платон.
— Заплатил? Эх, Платоша, Платоша! — Жирные пальцы по-отечески пригладили вихрастую голову пленника. — Да кому, голуба моя, нужны его говенные деньги?
— Не понимаю.
— Чего ты не понимаешь, засранец? — повысил голос тот.
— Отец вам платил по-честному. Я тоже. Что еще надо?
— Что надо? — Жирные пальцы ухватили за шиворот и потянули вверх, туда, где, словно два отравленных таракана, бегают черные глазки. — Надо мне, Платоша, совсем немного. Избавиться от тебя и твоего вонючего папаши!
— Сам ты воняешь, сука! — вырвался из его рук Платон и плюнул в бегающие глазки.
Тот выпрямился и молча утерся.
— Жирная свинья! Гробовщик гребаный! Сгниешь на своем кладбище! — продолжал орать пленник. — Отец меня ищет. Отец отомстит. Община проклянет тебя!
— Плевал я на общину! — с ухмылкой заявил Гробовщик. — А папа тебя в самом деле ищет, мой мальчик. Не жалеет деньжат. А сам не отходит от телефона. Телефон у него в кабинете. Все три дня он прямо прикован к нему. Ждет, когда ему предложат выкуп. Не дождется дряхлая голуба Епифан. Ай-ай-ай, жалко папу. Вместо выкупа мой снайпер предложит ему пулю в лоб! Как тебе такой расклад? А, Платоша? Что замолчал?
Платон и в самом деле ничего не мог сказать, потому что задыхался от боли и безысходности.
— Не переживай, — успокоил тот, — батьку твоего похороню по первому классу. Чего не обещаю тебе. Слишком большая возня может навредить. Тебя мы просто сбросим в шахту и посыпем кое-чем. Глядишь, через денька два-три даже косточек не останется! —
Он тихо, невесело рассмеялся, а Платон понял теперь, откуда химический запах. В окрестностях города много заброшенных шахт. Люди пропадают бесследно.
— О жене и детях я тоже позабочусь, — продолжал с ухмылкой Гробовщик. — Скоро свидитесь. Обещаю.
Сказав это, он сделал знак своим людям, чтобы те принимались за работу, а сам повернулся и вальяжно, не торопясь направился к джипу.
— Будь ты проклят! — из последних сил заорал Платон, но голос подвел, сорвался, превратив предсмертные слова в неразборчивый хрип.