— Если ей заплатить.
— В чём же будет заключаться её помощь? Она подыщет столь необходимого нам молодого человека? Ловко сумеет подкупить его? Но ты сама говоришь: она неловка...
— Ей не надо никого подыскивать, Она имеет то, что нам нужно.
— Среди своих слуг?
— Наивный вопрос, Натали. К чему нам её слуги, с нас довольно её собственного низкого происхождения. Нет, это не слуга её, это гораздо занятнее. Это её незаконнорождённый сын!
— Какая гадость!
— Не спорю. Но гадость, благоприятная для нас.
— Покойный государь был немыслимого поведения! Такую женщину он мог приставить к своей дочери!
— Я слыхала даже более того. Мальчик воспитывался в семье того самого корчемщика, дяди Климентовой, Она осмелилась представить ребёнка государю, улучив момент хорошего настроения. Красивый, резвый мальчик понравился. Говорят, стояли жестокие морозы, ребёнок показался государю забавным в тулупчике не по росту. Государь приказал записать его Шубиным, после зачислил в гвардию. Ныне Алексей Шубин — сержант, и очень беден...
— Да, за государем покойным числилось много такого... Но почему ты решила, что именно этот юноша?..
— Мне случилось видеть его...
— И... продолжай.
— Нахожу его подходящим для нашего дела...
Цесаревна ничего не отвечала. Дарья также принуждена была молчать. Наконец Наталья Алексеевна спросила с какою-то гадливостью:
— Сколько понадобится денег?
— Позволь мне взять это на себя. Я вижу: тебе неприятно всё это. Я сама переговорю с Климентовой...
— Но твоя мать... Если ей станет известно, если Климентова проговорится или — и это вполне допустимо — она может не согласиться...
— Я буду осторожна. И полагаю, она согласится, и согласится он, и даже и денег не потребуется много...
— А... если полюбит и он? Почему мы должны исключать и такую возможность?
— Полюбит? Лизету? Разве подобных ей любят? Ведь ты сама говорила...
— А разве не ты говорила, что любовь может многое переменить в её натуре?
— Да, любовь может сделать её слабее. Любовь, её любовь, может сделать её уязвимой. Но её самое полюбить нельзя, в ней есть что-то такое, в этом права именно ты...
— Сейчас я не чувствую уверенности в твоём голосе.
— Хорошо, разве твой брат, государь, разве он любит её? Разве это возможно называть любовью?
— Пожалуй, нет. Каприз, тщеславие, безумство юной плоти, но не любовь. А если этот Шубин полюбит не Лизету, а столь желанную многим низкорождённым возможность вскарабкаться наверх?
— Наверх? Но она поставит себя вне общества, она лишится малейшего влияния. И тогда — пусть делают, что хотят. Пусть она даже попытается женить его на себе. Нам эта комедия уже не будет интересна...
— Я понимаю, что должна согласиться с тобой, но что-то всё мучит меня, будто заноза в сердце... Да, как раз такое ощущение. И вдруг хочется немедленно пресечь всё! Чтобы и не начиналось ничего...
— А твой брак? А молодой государь, брат? Разве не твой долг — спасти его от Лизеты?
Наталья Алексеевна устало откинулась на спинку тонконогого стула и полуприкрыла глаза...
Подруги заговорились далеко за полночь. Некому было прерывать их, мешать их беседе. Родители Дарьи в те дни уехали в одно из своих имений, в село Всесвятское.
...Давний и, вероятно, в достаточной степени бесперспективный вопрос о пресловутой роли личности в истории, о том, что могут значить для истории мысли, чувства, действия отдельного человека... И после задушевного разговора двух юных подруг, непринуждённо и пылко и как бы невзначай поведавших друг дружке многие анекдоты, слухи и толки своего времени, после столь длительного задушевного разговора и мне вдруг начинает казаться, что чувства отдельного человека могут иметь значение... Однако скорее всего я не права. Просто-напросто эти самые чувства, пробудясь, пробуждают в личности нечто, что всё равно бы пробудилось, проявилось, раньше или позже. И если бы не в этой личности, то в какой-либо другой личности, очутившейся в данное время и на данном месте. Вероятно, всё же первенствуют время и место, а не личность со своими чувствами и помыслами.
Но кто бы предположил, что заговорничество двух девочек будет иметь самые серьёзные последствия...
Завершилась очередная парфорсная охота — с гоном зверя собаками. Слуги уже накрывали на стол в большой палатке. Стелили на длинную столешницу длинную же и широкую старинную, ещё из ларей первой в династии Романовых царицы Евдокии Лукьяновны, супруги Михаила Феодоровича, камчатную скатерть с вышитыми по белому полю фантастическими рогатыми зверями — не то лосями, не то единорогами из сказок и легенд.