После стала думать и о престоле, и о том, что с отцом что-то может случиться... Отец может умереть! Он всё хворает... Тогда уж и племянник малый Пётр Алексеевич стал мыслиться как помеха.
Ровесники вышли младший сын и внук Петра Великого — Пётр Петрович и Пётр Алексеевич. В маленьком Петре Петровиче родители души не чаяли, не слышали. «Шишенькой» звали его ласково. А Екатерина Алексеевна в письмах к супругу звала сыночка, величала «санктпетербургским хозяином».
Аннушке семь лет минуло, когда явился у отца и матушки долгожданный сын. Куколок нарядных нюрнбергских она тогда вовсе позабыла. Маленький мальчик, живая куколка, занял её чувства. Только о том и были мысли: подбежать в комнату, где няньки с младенцем и кормилица, глядеть на него, улучить мгновение и жадно тронуть маленькую пухлую ножку или ручку, уловить улыбку, поцеловать пяточку...
Но убежать из своих комнат не так-то просто было. Шаг ступишь — и тотчас кинутся — Авдотья да Катерина, Дарья Иванова, да Софья Степанова, да Марья Шепелева — комнатная царевнина прислуга — зачем да куда... Но и Аннушка — тиха-тиха, а не проста. С карликами сговорится, с Устиньей Никитиной да с Фролом Сидоровым, они ей втихомолку укажут, когда путь свободен.
Через материны покои бежишь — лучше всего к вечеру. Днём беспременно на любимую материну горничную, камер-фрау Ягану Петрову натолкнёшься.
Ежели государь в отлучке, царица допоздна не спит. Две свечи оплывают в серебряных подсвечниках. Катерина Алексевна сидит в штофных креслах в ночном платье спальном, волосы на ночь ко сну разобраны. Но царица не изволит почивать, ей неладно без государя. При ней сидят Ягана Петрова, Настасья Петровна Голицына, Анисья Кирилловна Толстая. Нет-нет, а и примутся носами клевать.
— Тётушка Кирилловна, дремлешь? — Царица встрепенётся.
— Нет, не дремлю, я на туфли гляжу, — отвечает сметливая Кирилловна.
И становится за креслами.
А Марья-постельница ходит с постелею по палате спальной и всех царицыных прислужниц бранит спроста...
Тишком прокрадётся Аннушка к братцу. Но одно худо — к вечеру он уж спит. То ли дело днём вырвешься. Шишенька потешный такой. Ползает по мягкому ковру, Аннушке ручки протягивает с усмешечкой. В ротике пальчиками щупает — зубки у него режутся. А чуть подрастать стал — отец и матушка ему игрушки — пушечки да солдатиков оловянных и деревянных. Скажешь ему в шуточку:
— Уехал твой папа, нет его, уехал! — морщится парнишечка. Но стоит объявить во весь голос, что папа здесь, и мальчик уж смеётся и глядит на дверь с ожиданием весёлым...
Но Господь не судил Шишеньке пожить. Хворал частенько — то глазок, то брюшко. И всего-то прожил четыре годочка. Аннушке уж одиннадцать лет было, когда скончался братец. Она тогда запомнила горе отца с матерью, и сама плакала. Но что может эта смерть младенческая значить в будущем для неё, тогда не подумала...
Мадам д’Онуа привезена отцом из Парижа. Она известная была воспитательница господских дочерей. В Россию приехала она, прельстившись обещанием большой платы. Да и быть воспитательницей принцесс... Прежде ей не доводилось воспитывать принцесс... Но к Аннушке мадам д’Онуа привязалась искренне и уж во всю жизнь не покидала свою питомицу.
В часы учения и досуга мадам д’Онуа неутомимо расширяла мир Аннушки, и не одними лишь нравоучительными сочинениями госпожи Ламбер. Она выучила царевну изящному французскому рукоделью — вязать кружева — «филе». Прежние царевны шили и вышивали золотыми и серебряными нитями — в церкви по обещанию — покровы церковные — пелены и воздухи. Иконописцы делали прориси — как по канону надобно. И такие искусницы бывали среди царевен. Вот хоть Ксения, несчастная дочь царя Бориса Годунова. Но это давнее. А из того, что ближе, — Федосья Алексеевна недурно вышивала, да и сама знаменитая Софья... Но ныне этот обычай оставлен. Не просиживают ныне царевны день-деньской за пяльцами, не выходят из-под их рук священные картины. И жаль! Но чего нет, того уж нет. Ушло вместе с прежним укладом. А от царицы Катерины Алексеевны ничего подобного не дождёшься, не училась ничему такому. Вот чулки да халат государю заштопать... Но мадам д’Онуа полагает, что не этими простыми делами должны быть заняты пальчики царевен. И выучила их вязать кружева. Спицы ловко и легко движутся в её руках, уже старчески набрякших. Она сидит, худенькая — в чёрном — вдова, выпрямив спинку узкую; чепец, отделанный кружевом, держится изящно на маленькой головке. И вдруг вполголоса запоёт: