22 АВГУСТА
22 августа
Делегация намечалась в среду, после обеда. Мария Петровна смотрит на нас строгим взглядом и повторяет еще раз. Видимо, для тех, кто по ее мнению на бронепоезде.
- И чтобы никакой самодеятельности! А то знаю я вас. Как всегда все напутаете, а мне потом расхлебывать. Антонина, это я к вам обращаюсь. Никакой инициативы, цветы Раскосовой, книгу Глебу Ильичу. Ты меня услышала?
Я выдвигаюсь из угла, в котором сижу уже битых полчаса и, густо покраснев, киваю. Как же, не услышишь ее громоподобного голоса.
Директриса довольно улыбается, с грациозностью гиппопотама разворачивается на своих десятисантиметровых каблуках и, покачивая в такт шагам туго обтянутыми кроваво – красной юбкой бедрами, удаляется восвояси.
Первой отмирает Юлька.
- И чтобы никакой самодеятельности! Фу ты – ну ты, ножки гнуты… Больно надо. По мне так, эта делегация здесь на фиг не нужна. Сплошные хлопоты с ней. Красную дорожку постели, чайку налей, печеньице пододвинь. Тоже мне, бояре нашлись. Что мы им, крестьяне крепостные, что ли? Не музей, а ресторан на спец обслуживании, - корчит она недовольную физиономию и, на всякий случай, обернувшись на дверь, добавляет, - А ты, Тоня, так вообще дура набитая. Каждый раз одно и тоже. Учишь тебя, учишь, толку ноль. Так и будешь всю дорогу Петровне угождать, а она тебе никогда доброго слова не скажет.
- Да что ты к ней лезешь со своими нравоучениями? Оно ей надо? Как была тетехой, так ею и помрет. Горбатого, говорят, могила исправит. Пойдем, лучше кофе глотнем, пока Петровна в своем кабинете зарылась.
Это наша Елена Прекрасная вклинивается. Экскурсовод и по совместительству личный секретарь директрисы. Красивая, хоть завтра на обложку журнала. Только малость недалекая. Хотя, тут я кривлю душой, совсем недалекая. Еще и вредная. Невзлюбила меня с первого дня, как я пришла работать в музей. Я ей не конкурент. Невзрачная, тихая, нерасторопная, незамужняя и ни одному мужчине в мире не нужная, в отличие от нее, меняющей мужчин, как трусики - недельку.
Софья Анатольевна, вахтер или, как положено по должностной инструкции, музейный смотритель, пожилая и по – советски нравственно положительная, неодобрительно качает седой головой:
- Какие гадости вы Леночка говорите. Постыдились бы. А вы, Тонечка, не слушайте ее, она еще слишком молода, чтобы разбираться в жизни.
Я опять согласно киваю. А что мне еще остается? Спорить с Еленой Прекрасной нет ни сил, ни аргументов. Как ни крути, а она права. К своим тридцати годам я не состоялась ни как жена, ни как мать. Даже по карьерной лестнице и то подняться дальше старшего архивариуса не смогла.
Еще эта злополучная делегация на носу. В этот раз все должно быть идеально. Иначе Мария Петровна меня со свету сживет.
***
24 августа
Не сжила. По крайней мере, до полудня сегодняшнего дня я дожила. Сделав пару незначительных замечаний, директриса успокаивается и закрывается в своем кабинете на ключ. Все ясно, марафет наводит. Елена Прекрасная как всегда опоздала. В этот раз непозволительно нагло на целый час.
- Не могу же я перед столичными мужиками как пугало огородное появиться. Я лицо культурного учреждения и должна выглядеть сногсшибательно, - заявляет она с порога. Да куда уж еще сногсшибательней. По мне, так ее ослепительная красота уже способна затмить солнце на небосклоне, не то что покорить воображение каких – то столичных мужиков. Даже если это мужики из Департамента культуры с проверкой.
- Ты бы хоть накрасилась что ли, - пробежавшись по мне брезгливым взглядом, предлогает Елена, - дать румяна? Бледная, как моль. И брови сделай.
Лезет в свою увесистую сумку, добывает оттуда не менее увесистую косметичку и яростно принимается в ней копаться. На стол летят миллионы баночек, кисточек и флакончиков с духами. Зачем одной женщине одновременно носить с собой четверо духов, для меня загадка.
Делать брови я не хочу. Они у меня сделанные еще в младенчестве. И болезненная бледность мне к лицу. Она отображает мою сущность. Ко мне еще в школе накрепко прилипла кличка Моль, за мою незаметность и некудышность. Что с меня взять? Только домашку списать по-тихому на перемене.
Под напором Юльки и Елены Прекрасной приходится возить по тусклым бровям черным карандашом. Впалые щеки горят рубиновыми румянами. Картина маслом «Колхозница на выданье».