Я не обижаюсь на нее. Она права. Только не ей говорить о чистоплотности. Десятки мужчин, примерные семьянины и отцы, готовы все положить к ее ногам, лишь бы Елена Прекрасная обратила на них свой оценивающий их благосостояние, взор. Некоторым из них сказочно везет, и она удостаивает их чести провести с ней уик-энд или вечер в ресторане. Кандидаты побогаче задерживаются подольше. И никакое обручальное кольцо, и ожидающие их дома семеро по лавкам и жена им не указ. Так что тут она явно кривит душой, желая уколоть меня побольней.
***
СРЕДА 31 АВГУСТА
День не задался с утра. Сначала сорвалась запланированная на десять экскурсия школьников, потом пришлось в срочном порядке строчить месячный отчет, про который я в суматохе последних событий напрочь забыла. Апогеем дня стал приход местного, известного на весь город художника, снискавшего свою славу не столько благодаря картинам, сколько вздорному характеру скандалиста.
- Неужели вы думаете, что я поверю в то, в чем вы меня пытаетесь уверить? – брызжа слюной он нависает надо мной, как гора над Магомедом. Я деликатно отвожу взгляд и делаю шаг назад. Жутко неприятно, когда в тебя летят миллионы капель чужой жидкости прямо из разгоряченного, скривленного в яростном оскале, рта. К тому же оттуда плохо пахнет, - Хотите сказать, я сам, так сказать собственноручно погубил свое детище?
Я набираюсь храбрости и в четвертый или пятый раз терпеливо объясняю:
- Семен Михайлович, я ни в коем случае не настаиваю на том, что вы сами испортили свою картину. Просто я хочу сказать, что и вины сотрудников музея в этом нет. Я сама лично следила за упаковкой ваших картин после выставки. Все как одна были целы и невредимы. Помните, вы тогда еще сидели рядом и сверяли их по списку акта? Ну, вспомните, пожалуйста. Это было две недели тому назад. В середине августа.
И без того багровое лицо художника принимает еще более угрожающий цвет. Он набирает в легкие воздух, готовясь к очередной тираде. Я искренне начинаю волноваться за его здоровье. Дядька уже не молодой, в его почтенном возрасте нервничать вредно. Предупреждающе поднимаю руку, в надежде отвести от него апокалипсический удар прежде, чем он его настигнет.
- Се… - успеваю выговорить я, как мне с конца зала подает знаки директриса.
- Простите меня, я на минутку, - облегченно бормочу я и, не удосужившись дождаться ответа, разворачиваюсь к художнику спиной и почти бегом несусь к выходу.
- Антонина, тебя к телефону. Можешь поговорить из моего кабинета, - тон елейный, наигранно ласковый. Таким голосом она обычно разговаривает с вышестоящим руководством. На нас, сотрудников, он не распространяется. Удивляюсь и в недоумении пожимаю плечами.
- Меня? – спрашиваю первое, что приходит в мою задурманенную выматывающими пререканиями с Семеном Михайловичем, голову.
- Тебя, кого же еще, - отвечает директриса и шагает к своему кабинету, чеканя каждый шаг, как солдат на учениях. Звук ее шагов гулко разносится по коридору. Обреченно бреду за ней, гадая, кому я могла понадобиться, да еще в директорском телефоне. Месячный отчет отправила час тому назад, вряд ли его уже успели проверить, найти ошибки и нажаловаться директрисе.
Телефонная трубка лежит на директорском столе перевернутая динамиком книзу. Мария Павловна делает вид, что ей нет никакого дела до меня и моего телефонного разговора. Осторожно, кончиками пальцев обхватываю трубку и подношу к уху.
- Алло, - отзываюсь я.
Трубка оживает мелодичным женским голосом:
- Антонина Сергеевна?
- Да.
- Вас беспокоят из Департамента культуры. Сейчас я соединю вас с Глебом Ильичем, подождите на линии, пожалуйста, - щелчок, короткие отрывистые гудки.
Сердце провалилось в желудок. От волнения затошнило. Прошла неделя с того дня, когда я вновь обрела надежду на счастье. Все эти дни я не расставалась с телефоном боясь пропустить звонок Грома. Осмелилась бы я перезвонить на его пропущенный… услышать в трубке недовольный голос или … пустые безликие гудки. Семь дней ожидания. Семь вялотекущих, медленно ползущих дней тоски и мучительного вожделения.
- Да, - твердый, уверенный голос Грома выдергивает меня в реальность.