Потому что стоять между Коди и его болью — это моя обязанность, стоять между моим дядей и его болью — это моя плата; но боль, полученная от Бронте — это моё счастье.
25) Эпическое
В ветреный день в парке, когда рваные облака расчерчивают взбаламученное небо резкими ван-гоговскими штрихами, когда мы с Бронте валяемся в траве, читая Гомера, готовясь к циклопическому экзамену по литературе — я не поддамся на расспросы,
И когда Коди прыгает с дерева, не зная о том, какой спазм схватывает мои гудящие икры, а потом опять лезет на дерево — напропалую, не задумываясь о последствиях, ведь его навыки выживания обусловлены безболезненностью его существования — я не поддамся на расспросы,
И когда Бронте кладёт голову мне на колени, и я читаю вслух «Одиссею» и чувствую, как её желание узнать всё становится тем сильней, чем дольше я избегаю разговоров об этом, когда она замечает, что я декламирую поэму наизусть, и решается задать первый вопрос, который прорвёт плотину, но так же, как Одиссей не поддаётся на призывы сирен — я не поддамся на расспросы.
«Ты знаешь «Одиссею» наизусть?» «А что? Гомер знал, а я ведь даже не слепой». «Всю полностью?» «Только то, что читал». «Это невероятно, Брю». «Это всего лишь моё свойство». «Такое же, как исцеление?» «Это не исцеление; это кража». «То есть?!» «Боль не пропадает, она лишь переходит ко мне». «Ты можешь как-то это объяснить?» «Нет».Когда солнце скрывается за обрезками облаков, температура падает и раздосадованные мамаши гоняются за своими детьми с пальтишками наготове, борясь с шизофреническим днём, Бронте не обращает внимания на посвежевший ветер, зная, что через несколько секунд солнце вернётся; но даже если она и мёрзнет, ей это безразлично, потому что она приступает к допросу с пристрастием,
И я не могу понять что сильнее — её желание познать или моё желание остаться непознанным.
«Как это началось? Ты сам выбираешь, кого исцелить? Как ты выбираешь? Кого ты выбираешь? А ещё кто-нибудь знает? Как это у тебя получается? Тебе обязательно надо прикасаться к… Почему ты не отвечаешь? Да ты вообще хоть слушаешь меня?! Брю!»Хотя всё, что я могу ей предложить — это молчание, её рука заползает под мою футболку, скользит по моей спине; Бронте осторожно исследует мои раны, спрашивает, болит ли, отвечаю: да, болит, но лишь чуть-чуть — но потом её рука передвигается мне на грудь, и не успеваю я сообразить, что раны её больше не занимают, как она начинает щекотать мне шею, тихонько смеётся и убирает руку, и меня поражает, насколько новы эти ощущения — ведь меня никогда никто не осмеливался дразнить, по крайней мере, не так, как поддразнивает девушка своего парня,
И обезоруживающая сила этой мысли ломает мою волю, и я поддаюсь на расспросы и охотно рассказываю о том, о чём не знает ни одна живая душа.
«Сколько помню себя, я крал, Забирал всю боль у людей, которых люблю, Но больше ни у кого. Я не выбираю, Я не желаю этого, Но поскольку они нашли себе приют в моём сердце, Я ворую их боль, как только оказываюсь рядом, Потому что я заперт в ловушке любви. Но все другие, Все, ВСЕ другие, Исходящие неприятием, словно летним потом, Они — по другую сторону, Я никогда не пущу их к себе. Никогда. Пусть их кости остаются сломанными, Пусть они льют свою кровь, Я ненавижу их. Я должен ненавидеть, разве ты не понимаешь? Ведь что было бы, если б это было не так? Что, если бы я их полюбил? Их друзья стали бы моими друзьями, И вся их боль, все их муки, Весь причинённый им вред Перетекали бы ко мне, Пока от меня не остались бы лишь переломы и разрывы, Раны, порезы и сотрясения. Но пока я держу их на той стороне, Пока я отталкиваю их и презираю, Я могу жить».Внимательно слушая, не произнося ни слова осуждения, Бронте впитывает в себя мои слова, потом наклоняется и целует меня в ухо, даря мне исцеление, хотя она этого не понимает и никогда не поймёт, и шепчет: «Но ты выбрал, Брю, ты выбрал меня и Теннисона. Ты пустил нас к себе…»
И я киваю и шепчу в ответ: «Пообещай, что вы запрёте за собой двери».
26) Перечисление