— Значит, ты Круглому не говорил ничего о блоках? — переспросил Корнев усталым голосом.
— Нет! — ответил Шанцов и встал.
Корнев смотрел на Филиппа. Он ждал! Где-то в глубине его темных зрачков дрожали ободряющие, добрые всплески.
— А почему нет Рябчикова? — Корнев оттягивал время. Он надеялся, что Филипп заговорит.
— Рябчиков сегодня на аэродроме.
Дольше ждать нельзя!
— Ну, что скажете, Круглый? — В голосе Корнева еще не слышно жестких нот.
Но фигура Филиппа сникает. Прямо на глазах. И это заметно. Пять секунд, десять, пятнадцать… Неужели он ошибся в этом парне? Неужели вся история с ПОА — следствие трусости? Неужели этот парень наденет обмотки и возьмет винтовку по принуждению? Не за идеалы?
Двадцать секунд, тридцать…
Корнев вздохнул. В душе он был благодарен Филиппу за то, что Филипп не заставил его иначе взглянуть на Шанцова. Благодарен за то, что Филипп своим молчанием сохранил отношения старых друзей… Ох, как Корнев боялся, что Филипп заговорит! Неужели он больше поверил молчанию Филиппа, чем уверенному ответу Шанцова? Возможно, так…
— Идите, Круглый. Если я найду нужным вас уволить, то вас не скоро возьмут на работу. Махинации с нарядами — судебное дело. Идите. Нечего стоять.
Малиновая дорожка такая мягкая, что ноги будто проваливаются по колено. И длинная, с километр… В коридоре Филипп остановился. Шарканье шагов, глухой шум цеховых установок… Тяжело и нехотя его покидало летаргическое состояние. Вернуться и все начать сначала? Какая разница! Разве дело в том, уволят его или нет?
Дверь приемной отворилась. Шанцов, заметив Филиппа, подошел к нему.
— Чурка… Не бойся! Все будет в порядке, — добродушно проговорил Шанцов. — Замнем!
Филипп уже пришел в себя. Теперь он видел то, что надо видеть… Крупная челюсть, нос, как шрам, посредине лица. Все, что надо! Филипп почувствовал, что вновь начинает нервничать… Еще немного — и он расплачется.
— Вы мне сказали, чтоб я вам верил… Чтобы я стоял… Что у вас легкое прострелено…
— Ну, сказал. Я не виноват, что подняли тарарам вокруг этих нарядов! А тут политика! Поработай начальником цеха! Я должен Рябчикову за сверхурочные. А мне их брать невыгодно: могут повесить на баланс цеха… А где взять? Один путь — провести какие-нибудь наряды, а потом схимичить. Думаешь, легко, брат?
— А почему вы врали Корневу? Почему?
— Попробуй расскажи ему об этих махинациях! Это тебе не старый директор… Моментом деньги с цеха срежет. Он такой Робеспьер, — со странной лаской в голосе произнес Шанцов. — А ты плюнь на ОТК. Волокитно! Переходи ко мне. Мастером! Научишься! Ты мне нравишься, брат…
— А ты мне нет, — спокойно произнес Филипп. Очень спокойно и на «ты». Но это было не дружеское «ты». Далеко не дружеское!
Шанцов оглянулся и махнул рукой. Филипп подошел к нему ближе. Он чувствовал на своем лице дыхание Шанцова… Близко! Рядом! Он видел нос, как шрам посреди лица, и глаза. Подбородок он уже не видел, так он близко стоял…
— Ты хуже всех, кого я встречал, Шанцов! Ты готов предать человека ради своего спокойствия. Это ты сказал мне: «Возненавидят — сломают!» Я помню… Да, ты сволочь, ты скрытый враг государства! За что ты воевал, Шанцов? Тебе, может быть, было все равно, за кого тебе прострелят легкое? Может быть, все равно! Если уж так получилось, что прострелили…
— Потише, что ты кричишь, дурак? — Шанцов побледнел и отодвинулся.
— И я бы тебя бил! Бил до тех пор…
— Хватит. — Шанцов отошел в сторону.
Филипп смотрел ему вслед. Казалось, из Шанцова вытащили стержень, на который было насажено крупное, самоуверенное тело… Шанцов скрылся за поворотом.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Ну!
— Что ну? Ты хоть пройти дашь? Это невежливо.
— Проходи.
— Так посторонись.
Филипп стал боком. Стас прошел в прихожую. Пахло подгоревшим молоком.
— Теперь куда?
— Прямо и направо. Средняя дверь. Рядом с велосипедом. Я сейчас приду.
Стас отправился искать дверь «рядом с велосипедом». Кажется, эта. Велосипед висит между двумя дверьми, но эта средняя… Из соседней двери вышел тощий старик в дамском халате. Старик не ожидал встретить постороннего в тесно заставленном темноватом коридорчике.