Свидетельница понимала, что при всем том Редера компрометирует один упрямый факт: служба нацизму вплоть до того, как «третья империя» достигла кульминационной точки своего успеха. Но Ганнеле фон Позер и этому находит объяснение, по странной игре случая полностью совпавшее с трактовкой данного вопроса адвокатом Зим—мерсом и самим Редером:
— Из—за верности начальству в христианском смысле Редер лояльным образом продолжал работать дальше и выполнять свои задачи также и при Гитлере. Но я знаю, что он в течение многих лет пытался уйти в отставку со своего поста и был в отчаянии, что это ему не удавалось, особенно с момента начала войны.
И чтобы уж до конца прояснить позицию Редера в отношении Гитлера и фашистского государства, свидетельница доводит до сведения суда, что однажды в разговоре с ней гросс-адмирал заявил:
«Я говорю «хайль Гитлер» только тем людям, которые мне не симпатичны».
Ганнеле фон Позер хочет, чтобы высокий трибунал, заседающий в старинном немецком городе Нюрнберге, поверил ей, что все ее показания о Редере — долг перед памятью дедушки, «который, если бы он еще жил, всеми своими силами вступился бы за этого скромного, благородно мыслящего и верного товарища».
Долгие месяцы процесса уже убедили Редера в том, что судьи с солидной долей скепсиса выслушивают некоторых свидетелей. Но эта дама, эта почтенная дворянка, с его точки зрения, не могла не произвести на них самого лучшего впечатления.
А вот еще один подобный свидетель. Нет, это не адмирал, не дипломат, не какой—нибудь министерский чиновник. Это человек, посвятивший себя науке, профессор Роберт Зейбт. Он сообщает суду:
— Мое знакомство с господином Редером начинается с последних классов гимназии. Качества, которые отличали его тогда, в основном были те же, которые характеризовали всю его последующую жизнь, — природное благородство, сдержанность, с одной стороны, и с другой — отзывчивость и доброта...
Свидетель готов поручиться за то, что Редер не нацист по своим убеждениям. Это начисто и ключалось его воспитанием, всем укладом, который царил в его доме:
— За семейным столом господина гросс—адмирала даже в присутствии гостей совершалась молитва: «Приди, Иисус, будь нашим гостем и благослови все то, что ты нам даровал».
Далее профессор разъясняет суду, что в гитлеровской Германии среди принципов, отличающих нациста от ненациста, одним из первых был расовый принцип. Человек, не исповедовавший антисемитизм, всегда рассматривался как враг нацистской идеологии. А гросс-адмирал Редер не только был чужд самой идее антисемитизма, но всеми силами старался помочь жертвам этой нацистской политики. Конечно, и другие подсудимые могли привести в качестве оправдывающего обстоятельства ссылку на то, что они где—то, когда—то спасли того или иного еврея. Но для Геринга или Риббентропа это было своего рода эксцессом, не укладывавшимся в обычные рамки их поведения. Для Редера же антисемитизм был неприемлем принципиально. Для него существовала лишь одна идеология — идеология глубоко верующего человека, идеология Христа.
Стремясь подкрепить эту мысль, адвокат представляет письменные показания евангелического священника службы разминирования Фридриха Августа Роннебергера, который утверждает, что Редер был энергичным противником установления господства нацизма над церковью:
«Его недвусмысленное отношение к этому выразилось в словах, с которыми он обратился 1 декабря 1937 года к одному морскому священнику: «В ваши задачи не будут входить рассуждения относительно духовных течений настоящего времени, возникших после прихода к власти национал—социализма и породивших борьбу между политикой и церковью. Вы, как духовное лицо, должны прославлять Христа. Но со всей серьезностью и без всякого компромисса. Не уставайте никогда этого делать».
Что можно сказать по поводу таких и многих аналогичных доказательств, представлявшихся защитой на Нюрнбергском процессе? Не следует забывать, что все это происходило вскоре после окончания войны, вошедшей в историю страшными зверствами гитлеризма. На скамье подсудимых сидели те, которые называли себя государственными деятелями, а фактически были организаторами всех этих зверств. И вдруг свидетельства приверженности их к миру, свидетельства человечности, христианского смирения и заботы о ближнем. Это казалось невероятным, противоестественным.
И тем не менее это было.
Протокол Госсбаха и «трагические заблуждения» Редера
Если очень коротко характеризовать стратегическую линию доктора Зиммерса, то она сводилась в основном к следующему: не выражать сомнения в том, что гитлеризм замышлял агрессивные войны, но всячески доказывать, что Редер об этом осведомлен не был. Прием не слишком оригинальный, если учесть, что до Редера был допрошен добрый десяток других подсудимых, почти каждый из которых в той или иной форме прибегал к нему. Впрочем, доктор Зиммерс решил внести некую свежую струю.
Адвокат гросс—адмирала успел заметить: едва только какой-нибудь подсудимый ссылался на то, что, идя на службу к нацистской клике, он не знал, насколько последняя исповедует религию войны и готова ввергнуть Германию в агрессивные акции, обвинитель моментально сражал лжеца. Ему напоминали, что об этом и гадать не следовало — еще за десять лет до прихода нацистов к власти появилась книга «Майн кампф» и там Гитлер достаточно полно изложил свою агрессивную программу. После такого разъяснения деваться было некуда. А вот Зиммерс отыскал все же лазейку. Терпеливо выслушав уже известный довод обвинения, он уверенно возразил:
— Гитлер написал эту книгу как частное лицо, как член оппозиционной партии... Редер, как и любой другой, мог рассчитывать на то, что в качестве имперского канцлера Гитлер не будет защищать все те партийные доктрины, которые он несколько лет тому назад выдвинул из чисто оппозиционных соображений...
Дальнейшие рассуждения адвоката имели своей целью доказать, что его клиент, много лет служивший Веймарской республике, конечно же, был воспитан на этакой парламентской игре правящих и оппозиционных партий. И в данном случае такая игра якобы действительно имела место. Стоило Гитлеру прийти к власти, как он уже в 1933 году заявил, что «основа его политики будет заключаться в том, чтобы мирным путем превратить Германию в здоровое и сильное государство». Спору нет, на определенном этапе, в 1938 году, Гитлер круто изменил курс «и стал тем самым виновным в трагической судьбе Германии». Но Редер, разумеется, не мог предполагать этого. Редер — человек военный, не политик. Люди куда более искушенные в распознавании подлинного лица государственных деятелей, в умении видеть за их словами дела и тс не смогли в первые годы «третьей империи» дать Гитлеру правильную оценку.
Адвокат сослался на Уинстона Черчилля, политическая проницательность которого не вызывает сомнений. А между тем именно Черчилль в 1935 году в своей книге «Великие современники» написал такие строки:
«Невозможно дать справедливую оценку какой—либо личности в общественной жизни, которая достигла необычных размеров личности Адольфа Гитлера, прежде чем перед нами не будет всего жизненного труда этого человека... Мы не можем сказать, явится ли Гитлер тем человеком, который еще раз развяжет мировую войну, в которой цивилизация невозвратимо шагнет назад, или он войдет в историю как человек, который восстановил честь и миролюбие великой германской нации и ввел ее в первые ряды европейской семьи народов сильной, жизнерадостной, готовой к помощи другим».
Доктор Зиммерс не обошел своим вниманием панегирические отзывы о фюрере и других видных государственных деятелей Запада. Вспомнил, в частности, известное соглашение Гитлер — Чемберлен в 1938 году в Мюнхене. И заключил все это негодующим вопросом: можно ли требовать, чтобы гросс—адмирал, который никогда не был политиком, а всегда оставался солдатом, оказался бы более дальновидным в оценке Гитлера, чем «великие британские государственные деятели Чемберлен и Черчилль»?