Эдвард долго смотрел на сцену, пока из горла не вырвался истеричный ответ:
— Не знаю, — растерянно развёл руками. — Я не знаю, что исполнять.
— Эд…
— Отец говорил, что будет первым моим слушателем, первым купит билет на концерт, будет первым зрителем. Он…умер. И тогда я пообещал себе, что не выйду на сцену.
Потому что отец не стал ни первым слушателем, ни зрителем, его просто не стало.
— Отца нет, и во мне нет уверенности. Понимаешь?
Навряд ли, Генри понимал. Возможно, только догадывался. Однако Эдвард не ждал ответа, ведь единственное, что было необходимо — озвучивать гнетущие мысли. Иначе они прогрызут мозг, подобно зомби из фильмов ужасов.
— Родные никогда не умирают, — уверенно проговорил Генри, физически ощущая неуверенность друга. — Они живут рядом с теми, кто помнит их и любит.
Похлопал Эдварда по плечу и, поднявшись на ноги, двинулся в сторону своей группы. Пятнадцать минут или даже меньше осталось до выступления, и парень никак не мог решиться последовать за другом.
Столики в пабе погрязли в сумерках, которые прерывались белым светом прожекторов, обращённых на сцену. Посетители не спешили разделываться с напитками, напротив, планировали растянуть удовольствие и насладиться приятной атмосферой, музыкой.
Эдвард перехватил выжидающий взгляд Генри и, поколебавшись в последний раз, двинулся к сцене.
— Ты справишься?
Кивнул, как если бы был уверен в собственных силах. Не публика его пугала. Казалось, вовсе не обращал внимания на зрителей, что с любопытством наблюдали за ним. То, как неспешно взял гитару, настроил подставку микрофона под свой рост, убедился в исправности аппаратуры и…заиграл.
Не смотрел на людей, не замечал обращённых глаз, а вглядывался вдаль, что расплывалась в свете прожекторов. Белый свет должен слепить глаза, но ничего подобного не происходило. Напротив, режущая боль утихла и стало легче моргать непрошенную влажность.
— «Просто перестань плакать,
Это знамение времени.
Добро пожаловать на последнее шоу»(2).
Пятнадцатилетний Эдвард не испытывал стыд из-за подслушанного разговора. Теперь стало очевидны слёзы матери, которые не прекращали течь по её серому от недосыпа лицу.
Завтра. Завтра отец умрёт. Или сегодня вечером. Врач не давал гарантий — болезнь не предполагала никаких гарантий.
— «Ты неплохо выглядишь здесь, внизу,
Хотя на самом деле тебе так плохо»(3).
Пятнадцатилетний Эдвард застыл в дверном проёме палаты отца. Смотрел, как мать сидела на краю больничной койки и не отрывала влажных губ от худых рук мужчины. Его ноги, его руки, его лицо, — всё его тело выглядело неестественно исхудалым. Эдвард никогда прежде не видел такой худобы. Тем более не мог представить, что когда-нибудь увидит отца в такой… форме.
— «Просто перестань плакать,
Это знамение времени.
Нам нужно покинуть это место»(4).
— Я тебя очень сильно люблю, Дин, — плакала мать, отчего пятнадцатилетний Эдвард опустил взгляд. Ему было неловко от слов матери и вида отца.
Странные ощущения. Он знал, что уже завтра его мир изменится, но продолжал думать о разных глупостях.
Эдвард не понимал, а мать понимала? Слёзы текли по лицу сильнее, чем прежде. Голос звучал надрывно, на каждом выдохе оставлял горький осадок.
Это прощание?
— Уже поздно, Энн, — голос отца, напротив, звучал слабо и тихо. — Возвращайтесь домой.
— Мы завтра обязательно приедем.
«Но ведь завтра уже не наступит, мама», — дивился Эдвард, следя за странным диалогом.
Хотя она всегда так говорила, покидая палату. Отец же отговаривал от раннего визита, но всегда признавал, как рад присутствию семьи в тоскливой палате.
Однако на этот раз сил не хватило на отговоры. Судорожный вздох — единственное, что услышал Эдвард.
— Я попрошу врача усилить обезболивающее, — пообещала мать и вновь прильнула губами к косточкам на пальцах мужчины.
— «Всё будет в порядке —
Мне сказали, что конец уже близок.
Нам нужно бежать отсюда»(5).
Пятнадцатилетний Эдвард боязливо перевёл взгляд на мать, которая на трясущихся ногах двинулась к выходу. Пора уходить? Уже? Вздрогнул от прикосновения её дрожащей руки и уставился на отца.
Осунувшееся лицо, неестественная бледность, пересохшие губы и залёгшая грусть на дне светло-зелёных глаз испугали парня. Застыл в дверном проёме и смотрел, как отец искал силы, чтобы заговорить: