Мулла Мазгар благостно провозглашал поминальную молитву, но Кулсубай не помянул с ним аллаха.
14
А дутовскис казаки тем временем прискакали в Сакмаево, привязали лошадей к изгороди мечети, пошли к старосте за кумысом и провизией. Тотчас из избы в избу поползли слухи, что казакам приказано сжечь Сакмаево, а жителей перестрелять и изрубить саблями.
Хажисултана дома не было, жены его всполошились, позабыли о вражде, со слезами жались друг к другу, толковали, куда спрятать от казаков шубы, платья, золотые кольца и серьги.
Бибисара не суетилась, не плакала, сидела у печки, погрузившись в размышления. Пыталась разобраться в смысле событий… Для чего втихомолку от соседей приходила к ней Гульямал? Вызвала на огород поздним вечером, расспрашивала, где Хажисултан, часто ли бывают у него в гостях белые офицеры… Просила присматривать за Сайдеямал и в беде помочь ей, пока не вернется Хисматулла. И обещала Гульямал наведаться через день-два, но вот не пришла. А Хисматулла, по ее словам, скрывается на хуторе Федулки.
На улице раздались грубые крики, и Бибисара не совладала с бабьим любопытством, надела поверх пестрого платья елян, вышла за ворота.
Конные казаки вели к мечети спотыкающуюся, растрепанную Сайдеямал, подталкивали ее боками лошадей, замахивались для острастки плетками.
— Куда сына спрятала, проклятая? Говори, иначе худо будет!..
Выслуживаясь, Мухаррам, как верный пес, семенил рядом, то угрожая старухе, то слезно ее уговаривая:
— Скажи, ради аллаха, где прячется Хисматулла?
Сайдеямал даже не оглядывалась на него, шла частыми, неровными шажками, не поднимая бесцветных, как пепел, глаз.
— Что ты делаешь, безумная бисэ? — не отставал Мухаррам. — Ты же знаешь, где преступник Хисматулла! Скажи!.. Себя не жалеешь — нас пожалей! Сожгут казаки деревню.
Длинноногий, поджарый офицер остановил казаков, отстранил льнувшего к его плечу Мухаррама, спросил отрывисто:
— Где сын?
Старуха не ответила. Офицер цепко схватил ее за ворот платья, встряхнул, и Сайдеямал пошатнулась, но устояла.
— Признавайся, безумная! Их высокоблагородие строг, но справедлив, — взмолился Мухаррам.
Сайдеямал молчала.
Взбешенный офицер сорвал с ее головы цветной кашемировый платок, швырнул в пыль, принялся яростно топтать сапогами. Седые волосы Сайдеямал упали на искаженное горем и стыдом морщинистое лицо.
Не вынесшая поругания старухи, Бибисара завопила истошным голосом:
— Изверг! Палач!
И в этот миг офицер с размаху ударил Сайдеямал по шее кулаком, и старуха рухнула в колею дороги.
— Ты убьешь ее, зверь!
Офицер без удивления обернулся, кивнул казакам, и те с улюлюканьем, со свистом помчались к воротам. Спасительная сила жизни подтолкнула Бибисару, и она вбежала во двор, захлопнула на засов калитку, спустила с цепи собаку. На крыльце, в доме метались с визгом, с рыданиями старшие жены. Казаки ломились в ворота, грозили сжечь дом.
Выведя из каменной конюшни высокого холеного жеребца, вскормленного очищенным овсом и караваями хлеба, Бибисара ловко, со сноровкой джигита, подобрав подол платья, взобралась на него, пригнулась.
— Выручай, серенький! Помнишь, как потчевала тебя круто посоленными горбушками хлеба?
— Ай, сбежала! Вот баба-шайтан!.. Держи-ии!..
Казаки, встав на седла, облокотившись на забор, осыпали беглянку руганью, но не стреляли — боялись, что убьют тысячерублевого жеребца. Бибисару они бы не пожалели. По проулку к реке Кэжэн понеслись в погоню всадники, но жеребец легко перескочил через изгородь и, будто понимая, что от него ждет Бибисара, стремительно полетел к лесу. Крепко вцепившись в гриву невзнузданного, неоседланного коня, сжимая крутые бока его сильными ногами, Бибисара зажмурилась от страха. Смелость уже иссякла, она всхлипывала, то просила аллаха сжалиться и укрыть ее в неприступном убежище, то ласково бормотала:
— Серенький, быстрее, быстрее!.. Догонят!
Но дутовцы не догнали. Жеребец трижды пересек извилистую Кэжэн и ворвался в березняк. Постепенно затихли топот казачьих коней позади, крики, ругань, свист преследователей. Мшистая почва беззвучно пружинила под копытами жеребца. Погружаясь в тишину, как в сон, Бибисара чувствовала безмерную усталость. Конь остановился, повернул к ней голову, словно сам был доволен своей удалью и ждал от всадницы благодарности. И Бибисара нежно погладила лоснящуюся от пота кожу, сползла с коня, шагнула одеревенелыми ногами и повалилась на траву. Жеребец фыркал, ходил кругами по поляне, щипал мураву и то и дело ободряюще посматривал на Бибисару: не бойся, мол… Но именно теперь Бибисара и забоялась. Вечерело, лиловые тяжелые тени ползли по полянке, вот-вот низкое солнце скроется за горами. На ум пришли сказания о шайтанах, о ведьмах, леших, водяных… Кто защитит в ночном лесу и от нечистой силы, и от дутовцев одинокую Бибисару? Сердце бедняжки бешено заколотилось, она зажимала рукою кривящийся рот, чтобы не заплакать навзрыд. И вдруг жеребец насторожил уши, ударил копытом землю, заржал тревожно, но негромко, предупреждая Бибисару об опасности. «Не волк ли крадется?…» Но за кустами послышался конский топот, злые крики всадников, гулко ударил винтовочный выстрел, лязгнули сабли. Трясущаяся от страха Бибисара полезла под поваленную ураганом сосну, забилась в яму от вывороченного корня. Теперь выстрелы стучали чаще, громче; кони продирались сквозь деревья, хрустя раздавленными сучьями; кто-то крикнул по-башкирски: