Приехал на тарантасе сердитый старик в пенсне, с раздвоенной седою бородою, окинул Загита беглым взглядом и вынес приговор:
— Воспаление легких! В госпиталь!
Загит попытался сопротивляться:
— Товарищ доктор…
— Уже сорок лет доктор… Вас и осматривать-то не надо, по первому взгляду видно, что дышите на ладан. Поражен, что старшая сестра, — он кивнул на Гульямал, — этого не заметила и до сих пор не отправила вас в госпиталь.
— Товарищ доктор, я не могу бросать батальон, лечите здесь, обещаю выполнять все ваши требования.
— Красной Армии вы нужны живым, а не покойником!.. Доложу о вашей недисциплинированности комиссару дивизии товарищу Трофимову.
Загит понял, что упрямством старика не осилить, и начал маневрировать:
— Товарищ доктор, разрешите остаться в батальоне! Со своими!.. Дома и стены лечат!
Гульямал и красотка Назифа принялись слезно умолять доктора, клялись, что глаз не спустят с комбата, станут кормить его с ложечки, лелеять, как младенца.
— Да я одна его выхожу! — пылко воскликнула Назифа, но, услышав, как подружки за ее спиной зафыркали, зашушукались, сконфузилась и спряталась за Гульямал.
— Отлично, отлично, — обронил в бороду врач, — занимайтесь знахарством, а я умываю руки и буквально, и символически! Сегодня же доложу товарищу Трофимову.
Все же на крыльце он дал Гульямал дельные медицинские советы и обещал заглянуть дня через два-три.
В сенях, проводив доктора, Гульямал наткнулась на Назифу и вполголоса сказала:
— Если хочешь, лечи комбата! Но… без глупостей. Сама призналась, что все твои влюбленности короче воробьиного носа. Комбат личность серьезная, и не мути ему голову!
Назифа взвизгнула:
— Да что вы, Гульямал-апай! Смею ли я влюбиться в командира?
— Еще как посмеешь!.. Дело разве в командире? Любовь не пламя, вспыхнет — водою не зальешь!
— Я же просто так, к слову!
Глаза у девушки были шальными, — ясно, что влюблена в Загита без памяти.
«Не водою, а слезами заливают безнадежную любовь», — сказала себе Гульямал, махнула рукою и ушла: слава аллаху, хлопот у нее с больными и ранеными красноармейцами было невпроворот, и размышлять и рассуждать о любви было недосуг.
А осчастливленная Назифа на цыпочках скользнула в горницу, подошла к Загиту. Тот лежал спокойно на спине, закрыв глаза, и девушка решила, что комбат уснул, и принялась бесшумно прибирать — повесила на вешалку шинель, вынесла на кухню сапоги, мокрой тряпкой вытерла стол.
А Загит то дремал, обессилев, то просыпался в поту и сквозь полусмеженные веки наблюдал, как красивая, статная девушка хлопотала подле него — то платком смахнет испарину со лба, то заботливо подоткнет одеяло, то поднесет к воспаленным губам стакан с кисленьким клюквенным настоем… Загит рос сиротою, в нужде, среди чужих, и теперь так благостна была ему нежность девушки.
— Сестра, — позвал он.
Девушка обернулась и заученно твердым тоном сказала:
— Товарищ командир, вам разговаривать запрещено! И двигаться тоже запрещено!
— Если я командир, то сам знаю, что мне делать, — усмехнулся Загит. — А ты откуда, сестренка?
— Я из маленького аула близ Тукана, Бускина Назифа.
— По фамилии я тебя запомнил давно, ты все с Гульямал-апай вместе ходишь, и в штаб, и в лазарет, а имени вот не знал…
— Я апай очень уважаю! — с вызовом сказала Назифа.
— Кто же Гульямал не уважает… И умна, и честна! — сердечно произнес Загит. — А кто же у тебя, сестренка, дома остался?
— Никого там нету, пустой дом, отец и мать умерли, я жила у старшего брата, он хотел меня насильно выдать замуж за богатого старика, а я убежала на прииск.
— А где же ты познакомилась с Гульямал-апай?
— В Кэжэне. Она шла с красноармейцами, увидела, что я плачу у забора, подошла и приголубила. В тот день они отступали из Кэжэна. Все с винтовками, с револьверами, и у апай ружье… Она говорит: «Поедем с нами». Конечно, я согласилась…
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Если б моя младшая сестренка Гамиля не умерла, ей бы тоже сейчас было бы восемнадцать… Она замерзла, когда шла на прииск! — Голос Загита прервался.
— Товарищ командир, вам очень вредно так долго разговаривать! — строго заметила Назифа. — Нагоните себе температуру на ночь. А меня же Гульямал-апай отругает, запретит за вами ухаживать.